Тому теперь недели три, сошлися
К нам странники, да трое разных вер.
И спорили, и всяк хвалил свою,
Да таково ругательно и блазно.
Как улеглись, я тоже лег на одр.
И так-то у меня заныло сердце;
И мысленно я стал молиться Богу:
«Дай знаменье мне, Господи, какая
Перед тобой есть истинная вера?»
И не заснул – вот как теперь смотрю:
Вдруг в келью дверь тихонько отворилась,
И старичок такой лепообразный
Вошел и сел на одр ко мне и начал
Беседовать, да ладно так и складно,
Все хороши, мол, веры перед Богом;
Зрит на дела, мол, главное, Господь;
А что когда, мол, знать желаешь больше,
Так приходи к соборному попу…
И, как сказал он только «поп», – я вздрогнул.
Вскочил и крикнул: «Да воскреснет Бог!»
Он и пропал – ну, видел я, во прах
Рассыпался…
Сенатор по фамилии Продан оказался сорокалетним человеком среднего роста, заросшим неряшливой бородой. Супермодного покроя костюм, как мог, скрывал недостатки его фигуры: брюшко величиной с небольшой арбуз, не в меру широкий зад и узковатые плечи. Рубашка была расстегнута на три пуговицы и являла миру сенаторскую грудь, отчаянно заросшую толстым черным волосом. Передвигался он в сопровождении троих хранителей тела, которые оставили его лишь перед входом в здание академии. Стоянка перед зданием оказалась буквально наводнена солидными автомобилями с номерами государственных серий. Настя, которая оставила свою «букашку» за шлагбаумом (совместно с Ромой они решили, что на первую встречу «к черту в зубы» девушка пойдет одна), подумала, что оказалась возле некоего правительственного заведения, и окончательно разуверилась в этом, лишь когда увидела вывеску перед входом: на белом фоне букву ивритского алфавита, похожую на ноль с палочкой. Больше никаких вывесок поблизости не было, и Настя, набрав в легкие побольше воздуха, как перед погружением, позволила раздвижным, непрозрачного стекла дверям поглотить себя и оказалась в вестибюле, где всех входящих встречал огромный, кисти известнейшего придворного живописца портрет Ельцина в полный рост, на котором ныне покойный президент был изображен облаченным в соответствии с масонским чином в регалии Мастера ложи. В свое время именно Ельцин приложил все усилия, чтобы выстроить это роскошное здание и придать академии статус привилегированного учебного заведения, замаскировав его под видом «Специального филиала Института повышения квалификации государственных служащих при Академии госуправления РФ».
Населяли вестибюль традиционные привратники, чьи функции с незапамятных времен изменились разве что в ту сторону, что теперь вместо открывания и запирания ворот им приходилось нажимать кнопку разблокировки блестящего турникета. Сенатор ждал Настю уже внутри, он протянул ей руку для рукопожатия, представился, назвавшись Аркадием, предложил пройти в зал собраний:
– Сегодня здесь особенный день. Приехал величайший из ныне здравствующих каббалистов и сейчас начинает мастер-класс для студентов академии. Я думаю, что недурно было бы, прежде чем мы с вами станем обсуждать будущую книгу, вам на этом мероприятии поприсутствовать. После будет легко понять то, о чем я стану говорить, мой, так сказать, творческий замысел. Не возражаете?
Разумеется, никаких возражений с Настиной стороны не последовало…
Оказалось, что зал был полон до краев, и во всем этом довольно обширном, мест на триста, помещении обнаружилось лишь два свободных кресла, в которые они и уселись. На сцене еще никого не было, если не считать предметов неодушевленных: стол, стул, два микрофона – один стоял на столе, другой, у края сцены, был закреплен на блестящей металлической стойке. Аркадий немедленно увлекся разговором с соседом, а Настя, понимая, что другого случая ей, возможно, и не представится, принялась осматриваться, глазеть по сторонам, и немедленно ей захотелось как минимум с кем-нибудь разделить собственное удивление, вызванное увиденным. А удивляться было чему, вернее, кому…