Секта-2

– Да наверняка кто-нибудь раскорячился. Небось барышня въехала в джигита, или наоборот, или старушку придавило самосвалом, – фантазировал Роман. – А ты здорово водишь. Особенно лихо задом у тебя получается, прямо фюить! – И он сделал рукой жест, похожий на змейку. – У тебя дети есть? – вдруг спросил он.

– Сын маленький.

– От второго или от первого?

– В смысле? – Настя вначале не поняла его вопроса, а потом спохватилась: – От первого. А у тебя?

Роман сделался мрачнее тучи и отвернулся. Повисло то особенное, пропитанное обидой молчание, когда всем становится неловко и приходится с напряжением ожидать первого слова обиженного. Но чем она могла его задеть?

– У меня тоже сын был. – Он повернулся, смотрел теперь перед собой, выбрав на панели, под стеклом, какую-то одному ему ведомую точку. – Он выпал из окна. Моя жена не заперла окно на кухне, а Женька с дивана на стол, со стола на подоконник, а внизу двенадцать этажей. Никаких шансов.

Настя почувствовала комок в горле и поняла, что сейчас разревется. Ведь это же ужасно, чудовищно, нелепо, несправедливо, когда гибнет малыш, когда прерывается жизнь, едва начавшись! И зачем только она задала этот вопрос?! Настя второй раз за день подумала о сигарете и вытащила из кармашка в дверце машины салфетку, вытерла глаза. О чем теперь говорить, она не знала. Лучше бы он вышел, что ли, в самом деле, а то неловко это все как-то, некстати…

– Ты извини, мы с тобой знакомы без году неделя, а я тут со своим… Давай-ка я здесь выйду, все равно никакого движения нету, а до метро тут близко, доковыляю. Спасибо тебе еще раз, Нюся.

– Да не за что. – Настя взглянула на него, попыталась улыбнуться, но улыбка у нее вышла довольно жалкой, так, не улыбка вовсе, а просто неопределенное мимическое движение. – Не воруй больше носки, Рома. Обещаешь?

Он упрямо мотнул головой:

– Нет, не обещаю. Без этого жизнь похожа на дерьмо собачье. Не хватает острых ощущений. Вот, может, наладится все, тогда и брошу. Ладно, чего разводить-то? Прощай, милая.

И он вышел, хлопнув дверцей. Обогнув машину спереди, заковылял к обочине, туда, где виднелась невысокая кованая ограда, а Настя, оглушенная этим его обращением «милая», осталась сидеть, глядя ему вслед, вспоминая, что так прежде называл ее лишь один человек на свете.

«Палатки возле метро. Срочно, немедленно туда и купить пачку сигарет. Иначе я сорвусь. Еще не знаю, как именно это будет, но сорвусь». Она втиснула машину в еле заметный в шеренге брошенных на обочине автомобилей проем и, как за минуту до этого Рома, перешагнула через кованую ограду. Напрямик по влажному газону направилась к дорожкам циркового сквера, разбитого здесь на новый лад сравнительно недавно и так украсившего Цветной бульвар, отделивший шумное Садовое кольцо от тихого и милого Бульварного с его скамейками, лесенками и бесконечной чередой всякого рода местечек, где в любое время дня и ночи можно пусть и не особенно прилично, но все же сносно закусить, а также романтически напиться, гуляя потом вдоль скверов и озабоченно выискивая платную уборную в виде синей кабинки с прилагающейся к ней теткой, взимающей мзду за исполнение желаний.

* * *

Он сидел на скамейке, выставив перед собой больную ногу, и был очень похож на мальчика Колю из сказки про Цветик-Семицветик. Ему наплевать было, что скамейка грязная, что узкие бруски, из которых она составлена, сплошь залиты водой – следом недавнего дождя. Он сидел, раскинув руки и задрав голову, и, почти не мигая, смотрел на стремительно менявшееся московское небо. Свинец дождевой сердитой тучи редел на глазах, рассыпался в клочки, которые уносил ветер. Ветер совсем не дул по земле, он поднялся выше и всерьез занялся тучей, совершенно бескорыстно обеспечивая роскошный закат, из тех, во время которых хочется немедленно сесть в поезд до Санкт-Петербурга или в самолет, летящий на запад, чтобы не отпускать солнце, следовать за ним, пытаясь обогнать, оказаться на мгновение впереди его вечного размеренного хода. На летнем закате особенно тянет уехать из Москвы, чтобы застигнуть последние, уходящие дневные запахи подмосковного леса и встретить эту невероятную жизнь, которую природа являет лишь перед заходом светила: жуков, деловито расправляющих крылья, мотыльков, ищущих подходящую свечу, вокруг которой можно будет водить хоровод, запоздалых птиц, спешащих к ночлегу. Ничего этого решительно нет в городе, а из всех красот природы есть только небо и, как награда, минутка свободного времени, чтобы им полюбоваться.