Секта-2

Настя покачала головой. Про Бабий Яр слышала, а вот про Белую Церковь…

– А что там было?

– Что было? Там детишек было еврейских девяносто человек, от годика до семи лет. Их даже немцы расстреливать не стали, отказались на себя такое взять. Полицаи украинские вызвались… – дедушка Горшков прибавил крепчайшее бранное слово, – всех до одного детей штыками закололи. А ты говоришь, «пропаганда»… Ладно, ты уж меня прости, а то я как все это вспомню, так, сама понимаешь, немного нервным становлюсь. Дай-ка… вон там, у тебя под рукой, коробочка с порошками.

Старик высыпал порошок из пакетика под язык и крякнул:

– Горькая, зараза. Но зато кто ее принимает, живет – не кашляет. Знаешь, что это? Сушеная мандрагора пополам с хиной, которая от лихорадки хорошо помогает. Мог бы поделиться, только у самого запасы на исходе, да тебе и ни к чему – молодая еще. Так вот, про войну опять и насчет того, кто всех этих, в мундирах черных, так изысканно казнил. Служили-то все, воевали плечом к плечу, и чеченцы, и армяне, и грузины, и украинцы, те, которые не за Незалэжну были, и евреев хватало. Вот и нашелся кто-то, может, один, а может, целая группа – это наш коммунист предположение такое выдвинул, – перестреляли всех «черных» и в виде своего символа выложили. Мы-то уже хотели немцев, которые с нами околачивались, заставить этих наверх тащить, а коммунист, он у нас умный был, зараза, только вот задним умом, и говорит: «Необходимо про этот случай особисту части доложить. Вдруг у нас среди бойцов Красной Армии действует какая-нибудь сионистская организация? Это тоже, знаете ли…» И велел всем из подвала убираться, а сам к особисту двинул. Ну двинул и двинул, а нам передышка: кисеты достали, самокруток с махрой накрутили, с немчурой поделились, а чего теперь делить-то? – сидим, дымим. Глядь, идут коммунист с особистом. Сразу мимо нас, и шасть вниз! Минуты не прошло – вопли, крики, стрельба, «помогите», «караул», а потом сразу тишина. Ну, тут уж мы автоматы вперед себя и туда. Палили во все стороны, а ни в кого не попали, кроме тех факелов, что еще тлели, когда мы там в первый раз очутились-то! Тьма кромешная! У кого-то фонарик был, он тот фонарик и зажги. Смотрим: мать честная! – те, которые черные звездой лежали, они живей не стали. А у коммуниста с особистом шеи перегрызенные, словно на стебельках держатся. Тут народу всякого понабежало, света много принесли, все углы в том подвале облазили – и нету ничего. Один вход-выход, никаких секретов, никаких уголков укромных и никого, кто так ловко шеи умеет перекусывать!

VIII

Тогда всю похоронную команду, включая и ефрейтора Горшкова, немедленно арестовали и принялись допрашивать – на предмет, а не они ли, вступив в сговор с пленными солдатами гитлеровской армии, устроили самосуд над офицером НКВД и членом коммунистической партии и теперь прикрываются такой вот ерундой, вымыслом, пытаясь внушить следствию всякий несерьезный бред. Пока шли допросы, подоспело – как раз вовремя! – медицинское заключение, гласившее, что на телах погибших советских военнослужащих обнаружены укусы, и, судя по характерным особенностям, сделать их мог только человек. А раз человек, то кровь должна была быть. На гимнастерках, на штанах, да мало ли? А крови, изволите ли видеть, не было. Пришлось похоронщиков выпустить, тем более что хоронить совершенно некому, и вот-вот теплеть начнет, а там тиф, холера и так далее…

Тех, из подвала, похоронили в общей могиле на немецком кладбище за городом. Ефрейтор Горшков сидел тогда в тюрьме комендатуры и лишь после своего высвобождения из ежовых рукавиц, вернувшись уже к исполнению прежних обязанностей, встретил знакомого солдата из той команды, что хоронила «черных». У парня бегали глаза и тряслись руки – обычное дело, нервный тремор, на подобной «работе» его можно получить на раз-два, но солдат отвел Горшкова в сторонку и рассказал нечто такое, во что ефрейтор никогда не поверил бы, если бы не присутствовал в том подвале и своими глазами не видел разложенных в виде двух перекрещенных треугольников, одетых в черную форму… Кого?