Секта-2

Школяры не пребывали в заточении, им разрешались прогулки вне стен их обители, и во время таких прогулок всяк разбредался в поисках своего собственного интереса. Иехуда шел на базар и там смотрел, как торгуют купцы, или еще любил прогуливаться неподалеку от миквы,[23] посматривая на выходящих оттуда женщин. По возвращении Иехуда любил рассказать о своих впечатлениях, а став постарше, норовил загнуть какую-нибудь небылицу о своих мужских победах над прекрасным полом, лучшие и самые прекрасные представительницы которого, если верить Иехуде, так и льнули к нему и вообще шагу не давали ступить. Еще одной его страстью было долгое созерцание богатых кварталов, где селилась городская знать. Он часами мог стоять напротив чьего-нибудь роскошного дома и молча пожирать глазами фасад. Когда же товарищи застали школяра за этим делом и спросили, что, собственно, он пытается увидеть, Иехуда ответил, что хочет воочию рассмотреть те незримые для глаза силы, которые помогают богачам жить в роскоши и изобилии, ни в чем себе не отказывая, а увидев, попытаться заключить с этими силами союз.

Для Шуки рынок никакого интереса не представлял. Чаще всего его можно было увидеть на ступенях синагоги, где он с почтением вслушивался в разговоры прихожан, а особенное внимание у него вызывали те слова, которыми обменивались между собой первосвященники и мудрецы. Таковых в синагоге Арбелаха всегда хватало, так как это место считалось центром мудрости всей Галилеи и здесь собирались не только галилейские знатоки каббалы. Из всех областей израильских прибывали они с целью обменяться знаниями, поспорить – словом, провести то, что называется научной конференцией, во время которой между различными каббалистами и их учениками разгорались нешуточные споры, иногда заканчивавшиеся дракой. Впрочем, такие чрезвычайности происходили редко – как правило, побеждало красноречие спорщиков, или же они приходили к полному между собой согласию по тому или иному вопросу, касавшемуся какого-нибудь особенно сложного места из Торы. Написанная каббалистическим языком, эта великая книга порой и самыми умудренными каббалистами толковалась противоречиво, и всяк стремился объяснить священные слова Моисея на свой лад.

Для Шуки присутствовать на подобных спорах, пусть и незримой тенью, мухой, забившейся в щель, было огромным счастьем. Он тихо сидел где-нибудь в самом дальнем углу и с особенным вниманием, не упуская ни слова, слушал, слушал… А потом, по возвращении во дворик с апельсиновыми деревьями, он пересказывал то, что услышал, своему старому учителю. Постепенно Кадиш стал провоцировать Шуки на то, чтобы тот давал услышанному свою, личную оценку. И зачастую случалось так, что мальчик прямо во время своего рассказа замирал и размышлял о чем-то, пораженный собственными выводами. Кадиш его не торопил, давая эту великую возможность мыслить и делать выводы самостоятельно. Он лишь ненавязчиво, с помощью нескольких нужных слов направлял мысли юного ученика в том особенном направлении, которое сам избрал для себя много лет назад, когда покинул Синедрион и был во всеуслышание объявлен вероотступником. Не случись тогда избиения, которое устроил Ирод в Синедрионе, не быть бы Кадишу в живых. Он непременно был бы осужден на побивание камнями или распят – тогда этот новый вид лишения жизни, пришедший вместе с прочими римскими порядками, только приживался, но очень быстро сделался общепринятым. После Ирода Синедрион уже не выполнял никакой существенной роли, не мог отдавать под суд и тем более не в состоянии был судить самостоятельно. В глубине души учитель Шуки таил древние, как мир, чувства – обиду и жажду отмщения. То, как он готовил учеников, было делом неслыханным, зачастую толкования Кадиша граничили с откровенной ересью. Так, старик на полном серьезе говорил о равенстве мужчин и женщин, о том, что женщинам следует дать такие же права, как и мужчинам, и не отгораживать для женщин в синагоге отдельное место. Одно это могло бы привести Кадиша к печальному концу, но старик был умен и чрезвычайно хитер и никогда впрямую не призывал к нарушению веками устоявшихся законов. Он лишь преподносил это своим ученикам как фантазию о некоем новом мире, в котором пусть и далеко не все, но кое-что непременно будет лучше, чем в настоящем.

– Никто не будет воевать, и не станет уже различий между людьми, и единственный закон тогда будет для них и меж ними – закон правды, – говаривал Кадиш. – И восторжествует всеобщая истина, и ничего невозможно будет добиться насилием и отняв у человека свободу. И зверь не любит клетку, а человек куда выше зверя, но и поныне клетку свою носит при себе с рождения, мечтая ее потерять, а потеряв, жаждет обрести заново. Покажите людям то место, где они смогут оставить свои клетки и забыть о них, и тогда станете царями над людьми не по роду вашему, не по наследию, но только силой единого духа.