Сексуальный студент по обмену 2

будет заключаться в том, чтобы защищать то, что мы имеем против любого, кто

осмеливается преуменьшить или опровергнуть это… и да, я больше всего боюсь, что это

будет мой папа.

Я люблю Кингстона, и всегда буду любить. И хотя мой папа сказал, что он понял, и

позволил мне остаться с Кингстоном во время его горя, я не знаю, как долго продлится его

снисхождение дальше. И пока я не могу предсказать, что будет в будущем, уверена в

одном – я больше не потеряю Кингстона.

Разве это не грустно, как жизнь… общество… да что угодно, поучает нас? Когда

что-то оказывается слишком хорошим, чтобы быть правдой, все быстро говорят:

«Подумай». Но когда что-то действительно вдохновляющее и чудесное, каждый

сомневается в этом – или, в лучшем случае, не ценит это, как следует.

И все же, трагичные любовные истории продолжают удерживать рекордные

кассовые сборы каждые выходные. Стоит только попробовать.

Но я отказываюсь соблюдать правила. Я буду верить всем сердцем, верить всем

своим духом, с гордостью размахивая этим причудливым флажком.

Мы не торопясь, наслаждаемся своим новым статусом наших отношений с

томными поцелуями. Наши непослушные руки бродят по нашим телам, и мы говорим

ласкающие слова против теплой кожи.

Я знаю, что он сдерживается, боясь, что мне будет больно, и это на самом деле так,

но блаженное возбужденное состояние заставляет меня приблизиться к тому, чтобы снова

попросить его внутри себя – любить меня, медленно и нежно – когда в дверь кто-то

стучит.

- Мистер Хоторн? – незнакомый голос раздается за дверью. - Простите меня, сэр, но

вам нужно срочно спуститься вниз.

- Спасибо, Барклай, - громко отвечает Кингстон, поднимаясь с кровати.

- Это бабушка, - волнуясь вслух, говорит он, когда быстро одевается.

- Подожди меня.

Я хватаю одеяло и пробегаю по коридору, мимо Барклая, скромность – самая

далекая вещь в моем разуме. Я должна добраться до своей одежды, которая все еще

находится в моей комнате, а затем спешу обратно к Кингстону.

Я быстро одеваюсь, заплетая свои волосы, и брызгаю водой на свое лицо, делая все

возможное, чтобы бесстыдно не «объявить» его семье, как мы провели прошлую ночь,

потому что я почти уверена, что выгляжу совершенно растрепанной.

Мы встречаемся в коридоре, соединяя наши руки, прежде чем спуститься вниз в

комнату, где находится Поппи.

Она бодрствует, ее глаза открываются, излучая радость, а Джерард сидит у ее

постели.

- Бабушка, - голос Кингстона дрожит, когда мы медленно приближаемся к ней, и он

ускоряет наш темп. - Что случилось? Что я могу сделать?

Она улыбается, красивые морщины ее возраста, любви и мудрости углубляются на

ее лице, когда она отвечает слабым голосом: - Идите сюда.

Для нас уже стоят два стула. Я занимаю один, но Кингстон садится на ее кровать,

рядом с ней. Я смотрю на Джерарда и замечаю покрасневшие глаза, выдавливая слабую

улыбку, передающую то, на что я надеюсь, понимание и комфорт.

- Мой дорогой мальчик, - она протягивает бледную, дрожащую руку. Кингстон

накрывает ее своими руками, и подносит к своей щеке, потираясь об нее. – Ты всегда

занимал особое место в моем сердце, с того самого момента, как появился на свет. И

теперь ты занимаешь самое важное место в другом сердце – кого-то настолько же

искреннего и доброго - той, на которую я собираюсь тебя оставить.

- Бабушка … - умоляет Кингстон шепотом.

- Теперь я могу уйти с миром, - она выглядит довольной этой мыслью, когда

говорит.

- Нет! – паникует Кингстон, качая головой. - Отец, сделай что-нибудь! Где врачи?

Лекарства? Кислород? Помоги ей!

Джерард издаёт скорбный вздох, который заставляет мое сердце болеть, опустив

голову. - Я был бы рад, но…

- Но я не хочу этого, - говорит Поппи со всей силы. – Я жила, любила и увидела

здесь все. Теперь я готова увидеть своего творца и моего мужа. Я так скучаю по нему. Я не

хочу сражаться, я не хочу убегать. Поэтому посиди со мной и поведай мне свои планы –

все счастливые вещи, за которыми я буду наблюдать издалека.

Я слепо забираю одну руку Кингстона у бабушки, и не отпускаю ее весь день, пока

мы сидим и разговариваем с Поппи обо всем, о чем только можем придумать. Даже когда

персонал приносит обед и чай, я обхожусь одной рукой, отказываясь отпустить его.

И когда начинает темнеть, я извиняюсь и выхожу под предлогом дамской

комнаты… но не возвращаюсь. Назовите это интуицией или осознанием, исходя из того,

насколько медленные получаются ответы у Поппи – ее шепот становится хриплым, ее

дыхание неровное – и я понимаю, что ее время на исходе.

Я иду в свою комнату и звоню домой, отвечает мама. Я объясняю ей, что

происходит, и ее плач присоединяется к моему.

И затем я делаю то, что подтверждает мой неизвестный срок перебивания здесь. Я

не только не прошу поговорить с отцом, но я вообще ничего не спрашиваю.

- Мам, я остаюсь здесь… до тех пор, пока буду нужна. Я не оставлю его одного.

- Конечно, дорогая. Я ничего не ожидала иного. Я люблю тебя, Эхо, и я так горжусь

тобой. Всегда гордилась.

- Знаешь, - продолжает она, тихо посмеиваясь, - иногда у меня возникало такое

ощущение, что за эти годы я не была нормальной мамой тебе. Но как только вина была