Секстет

– Эта гадость убивает Тома. – Она отвернулась. – Я видела, как она отравляет его, и больше я этого видеть не хочу. И мы не станем вызывать полицию. Если мы это сделаем, то завтра же вся эта история появится в газетах. Здесь будет полно фотографов и репортеров. Какой-нибудь тупологовый коп заберет эти пленки, и прежде чем вы успеете глазом моргнуть, «Нэшнл инкуайрер» будет с удовольствием обсасывать подробности его брака.

– Талия, я же говорю – вызовем полицию, а не «Рейтер».

– Это одно и то же.

– Талия, ни одна газета не напечатает подобную чушь. – Колин указал на бумажки, разбросанные по полу. – Они не станут этого делать. Кинг безумен – это ясно как Божий день. Кто станет печатать бред психопата?

– Вы, видно, не те газеты читаете, – презрительно бросила Талия. – И не думайте, что Кинг – просто сумасшедший фанатик. Это не так. Он прекрасно умеет тасовать факты с вымыслом. Думаете, Том был бы так одержим всем этим, если бы это был сплошной бред? Кинг гораздо умнее. Том знает, что Кинг говорит правду о нем самом, и поэтому считает, что то, что он говорит о Наташе, – тоже правда.

Колин почувствовал, что его начинает мутить. Он поднял еще один обрывок, взглянул и быстро отбросил его в сторону.

– Не мог он в это поверить, не мог, – растерянно пробормотал он.

Талия устало посмотрела на него.

– Я думаю, чему-то он верит, чему-то нет. Может быть, ему хочется верить. Я не хочу с вами спорить. Я избавлюсь от всей этой дряни – и от писем, и от пленок. У вас есть выбор – помогать мне или нет.

Колин колебался. Прочно укоренившееся представление о жизни призывало его обратиться к полиции, которая должна навести порядок, восстановить справедливость, наказать виновных. Он посмотрел на пятна крови на полу, море компрометирующих бумажек.

– Я пойду в спальню, – сказал он. – Выключу магнитофон, а потом приму решение.

В дверях спальни он задержался, глядя на предупреждающий свет красной лампочки над постелью, ощутив внезапный страх. В комнате был относительный порядок, казалось, вторжение ее не затронуло. Коричневое покрывало было не смято, только на подушке виднелась вмятина.

Хотя хаос, царивший в другой комнате, не затронул спальню, в самой ее атмосфере ощущалось какое-то постороннее присутствие. Это ощущение создавалось тихим бормочущим голосом, и Колин вдруг задохнулся, словно глотнув отравленного воздуха.

Он склонился над хирургическим столиком, над стоявшим на нем допотопным магнитофоном, стараясь понять, какие кнопки и тумблеры управляют его работой.

«Горячее. Горячее и влажное», – очень громко прозвучало прямо ему в ухо. Он отшатнулся, но потом понял, что это он сам повернул регулятор громкости.

Он снова подошел к двери, обдумывая услышанное, щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Он вернулся к прибору и стал пробовать все кнопки наугад, но катушки продолжали вращаться, а голос звучать. «Обнаженная в постели», – услышал он. Он повернул какую-то ручку, и голос упал до шепота, шепота еще более жуткого и пугающего, чем прежде. «Воплощение похоти… Хочешь узнать, что она сделала потом?» И Колин, к своему ужасу, понял, что он хочет.

Он нажал ладонью на весь ряд кнопок, но это не возымело никакого действия, тогда он начал судорожно искать розетку. Шнур прибора змеей сползал со столика и скрывался под кроватью. Розетка, по-видимому, была где-то в изголовье кровати, под этим кощунственным алтарем с кадром из «Смертельного жара». Он стал толкать и тянуть, пытаясь сдвинуть кровать с места, но она – чудовищно огромная и тяжелая – не сдвинулась ни на дюйм.

Бросив это занятие, он выпрямился, взглянул на магнитофон и вдруг почувствовал, что его словно приковало к месту. Он не мог отвести взгляда от крутящихся катушек, не мог не слушать этот низкий голос. «Такое мастерство, такое владение телом… удовлетворение… взяла губами…» Стены спальни стали раздвигаться, от них исходил обжигающий смертельный жар. Он чувствовал, что его затягивает в воронку слов все глубже и глубже.

Он осознавал, что его тело готово отвечать на эти слова, оно начинало двигаться в одном ритме с ними. Его тянуло слушать и слушать, но тут голос произнес: «Она это любит», и Колин очнулся, потому что любовь не имела отношения к тому, что он слышал.

Внезапно его охватило очистительное пламя ярости. Он потянулся к магнитофонной ленте, схватил ее и дернул. Лента обвилась вокруг его руки и с мерзким визгом полезла из магнитофона. Он тянул и тянул, и ярд за ярдом пленка кольцами свивалась у его ног. Потом он схватил сам прибор, оказавшийся удивительно тяжелым, поднял его над головой и бросил об пол. Посыпались брызги, вылетел язычок голубого пламени, что-то зашипело, запахло горелым.

Колин вернулся в комнату, где оставалась Талия. Она стояла на полу на коленях и руками сгребала в кучу клочки бумаги. Она подняла на него глаза.

– Вы поможете мне? – спросила она.

– Я уже начал. Сейчас найду контейнер для мусора, – ответил Колин.