Секретарь обкома

Демешкин встал и, не прощаясь, вышел. Секретари обкома пересели поближе к председательскому столу.

— Хорошо, товарищи! Очень здорово вы потолковали с ним, — сказал Василий Антонович. — Но как вы думаете, что он решит? Согласится или нет?

— Думаю, что нет, не согласится, — ответил Алтынов. — Он проржавел насквозь. Того гляди… воск-то у него есть от пчеловодства… того гляди, свечной заводишко откроет в сарае у себя. Свечки для церквей будет производить. Смотрит волком. Видели, глаза у него какие? Прозевали, Василий Антонович, прозевали человека. Нехорошо. Сами мы виноваты. Партийной организации комбината вовремя бы это заметить было надо. Еще когда он на старухин домик нацеливался. Вмешаться бы тогда, и порядок был бы, отвели бы человека от беды.

Василий Антонович понял, что уже не Демешкина начинают прорабатывать, а его самого, секретаря обкома, и весело улыбнулся.

— Ну, а теперь пойдем ко мне в кабинет, чайку, что ли, попьем? — Обняв Синцова и Алты-нова за плечи, он повел их по коридорам. Следом двинулись и остальные, принимавшие участие в первом.

В кабинете Василия Антоновича были отворены фрамуги, от них настыло. Он закрыл их, сказал:

— Еще простудится кто. Беды не оберешься.

— Мы народ закаленный, не изнеженный, — ответил Синцов.

Расселись за столом. Воробьев распорядился — принесли чай, сахар, ломтики лимона, бутерброды. Василий Антонович принялся рассказывать о планах развития хозяйства области, о том, что в наступившем году начнутся широкие работы по разведке залежей железной руды в районе магнитной аномалии, о предполагаемом большом водном пути по Кудесне и Ладе, который свяжет Старгород с открытым морем, о строительстве дорог, о реконструкции сел и деревень, о повышении урожайности полей, продуктивности животноводства, о развитии местных художественных ремесел, о том, что правительство, видимо, утвердит проект строительства гидроэлектростанции на Кудесне, и это даст возможность решительно электрифицировать и механизировать сельское хозяйство. Он увлекся, показывал на карте один пункт за другим, прикидывал на ней новые пути, чертил схемы. Он сам даже поражался, какие, оказывается, подготовлены громадные работы. Годы пребывания его в обкоме прошли совсем не даром. Исподволь, как будто бы и незаметно, заложен основательный фундамент для большого строительства, для того, чтобы можно было широко шагать дальше.

Старики стали высказывать свое, предлагать ещё что-то новое, фантазировать. Алтынов сказал:

— Мы, конечно, порядком здоровья отдали делу партии. Многие наши друзья и товарищи и жизнь за нее сложили. Но до чего же приятно видеть, во имя чего это все делалось! Откровенно говоря, когда листовочки мы оттискивали на «американках» да расклеивали их на заборах, рассовывали по карманам в толпе рабочих возле заводских проходных, и не думали мы, что доживем до такой жизни.

Они разговорились и не скоро разошлись по домам.

Василий Антонович, оставшись один в кабинете, позвал Воробьева и спросил, нет ли чего срочного.

— Срочного, Василий Антонович, ничего. Но вот… — Воробьев мялся.

— Ну, ну, говори, Илья Семенович? Неприятность какая?

— Кляуза, Василий Антонович.

— На кого же?

— Да на всех сразу. И на вас, и на товарищей Лаврентьева с Огневым. На меня даже есть, «Сидит цербер Сухорукий у клеенчатых дверей».

— Стихи декламируешь?

— Стихи, Василий Антонович. Сейчас принесу.

Воробьев принес с десяток исписанных на машинке листков, подал Василию Антоновичу.

— Целое сочинение. «В эти двери, как налимы, пролезают подхалимы. А за нею, нелюдим, — самый главный подхалим».

Василий Антонович прочел заглавие:

«Боярин Василий Десница и его дружинушка верная. Старинный сказ».

Дальше шла запевка: