Седой солдат

Та дневная жестокая сила, которая гнала его по «зеленке», грозила убить, теперь отступила. Иные силы завладели им, окружили прохладой, тьмой, беззвучным скольжением воды.

Вода булькала сквозь суки, доставала до подбородка, брызгала на лицо капитана. Он медленно, долго пил сквозь ветки, втягивал в себя прохладу, заполняя горячие большие пустоты, становился тяжелей и сильней. Полоскал рот, промывал зубы, прочищал глаза. Шевелил пальцами ног, коленями, бедрами, освобождаясь от коросты, засохшего пота, впитавшейся гари.

Вода его гладила, массировала, растирала синяки, остужала ссадины. Водоросли мягко щекотали его, проводя волнообразными пальцами по груди, животу. Он чувствовал, как исцеляется больная плоть, как проникают в него из воды живые токи.

Иногда казалось, что вдоль тела проскальзывает что-то глянцевитое, быстрое, касается его маслянистыми боками. Быть может, рыбы вились вокруг него, брызгали слизью, кропили животворными соками.

Он словно опьянел от холодной душистой воды. Она наполняла его, окружала, растворяла в себе. Жизнь воды, ее звуки, запахи, хлюпы, ее планктон и песчинки, рыбья икра и молока, отражения звезд просачивались в него, лишали человеческого обличья и разума, наделяли другим обличьем и разумом, превращали в водяное существо, плывущее в мироздании.

Он плыл по бескрайней реке, чье русло пролегало через континенты, принимало в себя русла всех остальных рек, было главным руслом мира. Млечный Путь с туманным скоплением звезд был продолжением этой реки.

Сначала он плыл сквозь войну, в землях, где горели кишлаки, наносились бомбоштурмовые удары, ночные ракетные залпы резали тьму лиловыми вихрями, сжигая черный воздух. Он плыл мимо селения, где в глинобитном доме лежал убитый, спеленутый белым саваном, горели масляные светильники, стояла в головах старинная винтовка, мулла читал священную книгу. Плакала жена, всхлипывали дети, родня готовила поминальный плов, и мертвым был тот моджахед, кого убил Оковалков на предрассветной горе — командир с зеленым флагом.

Земля, по которой он проплывал, была землей кладбищ и развалин. По ней тянулись караваны с оружием, ее минировали ловкие руки, и, оглядываясь, отрывая от плота голову, Оковалков видел далекий пожар, беззвучные пунктиры трассеров. В стороне шел бой, и ночной «бэтээр», светя прожектором, мчался по бетонке, а на днище, смертельно раненный, лежал новобранец.

Он плыл сквозь войну, и на берег канала выходили убитые, в чалмах и солдатских панамах. Стояли рядом, смотрели, как он проплывает.

Потом река изменила течение, и он оказался в России, на ее равнинах. Плыл по Москве среди домов и бульваров. Мимо бежала толпа, катили машины, брызгали огнями рекламы. За стеклами ресторанного зала завершался банкет. Танцевали, допивали из бокалов вино. Хохотали, бранились, посылали в оркестр червонцы. Увидав Оковалкова, подбежали к окну, смотрели, как он проплывает. Какая-то женщина кинула в него надкусанным яблоком. Какой-то пьяный мужчина швырнул ему на плот сторублевку. И лишь один среди всех, отечный, с мясистыми складками, спокойно и дружелюбно смотрел на него сквозь золотую оправу.

Он проплывал по Красной площади, мимо мавзолея. На трибуне стояли вожди, генералы и маршалы, те, кто послал его на войну. Они смотрели, как он проплывает, переговаривались между собой и кивали. Он, нахлебавшись воды, с больной головой, тянулся к ним посинелым застывшим телом, и один из вождей, самый молодой, круглолицый, помахал ему на прощанье рукой.

Теперь он плыл по родной реке. Все также, как в детстве, белела сквозь ветлы церковь. Ночной отраженный огонь струился веретеном. Причаленные в крапиву, колыхались смоляные лодки, и плыло, качалось легкое гусиное перышко. Он миновал покосившийся дом, где жила соседская девушка, загляделся на ее окно, на розовый матерчатый абажур. Знал, что она дома, сидит под абажуром — ее коса, ее тонкие пальцы, ее кружевной воротничок.

А вот и мать спешит вниз с горы, торопится к берегу. Видно, кто-то из соседей сказал, что он проплывает. Встала, вглядывается любимым лицом. А рядом — мальчик, худой, белобрысый. Это он сам, в школьной курточке, с перепачканными в чернилах руками. Смотрят с берега, как кто-то больной и усталый, в ожогах и ранах плывет по ночной реке.

Это свидание было кратким и чудным. Душисто пахла крапива, материнское лицо светилось в ночи. Наполовину залитый водой, он улыбался, окунув губы в воду, шептал слова благодарности.

Материнское лицо не исчезло, а превратилось в звезду, ясную и лучистую, которая текла перед ним в небесах, отражалась в канале. Она, звезда, и была той таинственной силой, что влекла его, провела живым сквозь минные поля и засады, отводила пули и смерть. Он смотрел на звезду, плакал, просил прощения:

— Прости… Ну прости меня…

Его слезы падали на мертвую голову капитана и смывались водой в канал.