Седьмой урок

— Да, нашему глубокоуважаемому тесно в филиале. Подавай филиал филиала. Добивается строительства специальной лаборатории для своей радиации. Уже фундамент закладывать собираются, неподалеку от летнего лагеря. Базируются на верхней площадке. Растягивают подъездные пути.

— Ну, приедем, разберемся в фундаменте. Одним словом — встречай, старик. Советуют у вас в летнем лагере остановиться. Говорят — красота!

— Золотой уголок. Легко дышится.

— Ну, вот и дыши себе спокойно, старик. Понял? Поцелуй ручки Янке!

— Кому? — не расслышал Шевров.

— Янке! Янке Севрюгиной. Забыл? Вместе Новый год встречали…

— А, Севрюгиной… А она сейчас в Междуреченске. Готовит на воскресенье вылазку.

— Я письмо и телеграмму ей послал. Передай: прилетаю завтра прямо в Междуреченск. Там и остановимся. На природе. Пока, старик!

Шевров не сразу положил трубку, ждал замечаний деловых, служебных. Но трубка молчала, пока не раздался нетерпеливый девичий голос:

— Закончили разговаривать?

— Да. Все.

Серафим Серафимович смотрел на телефон так, будто видел в трубке квадратный, обрубленный лик Брамова: напряженный взгляд, оттопыренные рупором губы, точно пловец на финише, одним дыханием заглатывающий воздух. Странный вид, словно только-только пробился сквозь толпу — всей тушей, локтями, зубами — вырвался на простор, однако чувствует, что сзади прищемило, кто-то накрепко прижал полы пиджака.

Посмотришь и не скажешь, что перед тобой баловень судьбы, столичная птица большой удачи.

Когда-то служил в глуши, под началом Серафима Серафимовича, с дешевенькой бумажной папкой топтался у стола. Обошел, обскакал и вот теперь трезвонит сверху, подбадривает с барской снисходительностью.

Фундамент, видите ли, его тревожит. А черта ему междуреченский фундамент, да и все фундаменты вообще! Разве что который под собственными его ножками!

Шевров не осуждал, Шевров завидовал Брамову.

И завидуя, всполошился: едут разбираться, а сигналов снизу не было и не имеется…

Что это он намекнул — Новый год?

Да, собирались, встречали. В узком кругу. Шевров познакомил Брамова с Янкой. Новый год давно стал старым, много дней ушло, но Брамова снова потянуло: целую ручки!

Неожиданный телефонный разговор не выходил из головы Серафима Серафимовича. Брамов умеет втиснуть между строк нужное дельце. В чем это дельце? Что главное для него: комиссия или Янка? Тон столичного друга благожелательный, ничто, видимо, не угрожает Серафиму Серафимовичу. Напротив, все складывается благоприятно, не противоречит служебным и житейским планам Шеврова.

Давно миновали времена — уверял в откровенных, приятельских беседах Серафим Серафимович, — когда человек мог жить, как бог на душу положит. У него, Серафима Серафимовича, все было рассчитано, расписано, учтено, на каждого встречного свой реестр, на каждом листке календаря пометочки, крючочки, запоминания.

Шевров остановил в коридоре Надежду Сергеевну:

— Брамов только что звонил. Собираются…

— К нам всегда кто-нибудь собирается.

— Надо Богдана Протасовича предупредить. Да не знаю, как заговорить. Опасаюсь. Больно уж крутоват.

— А вы никак не говорите. Приедут, тогда и станем разговаривать.

— Надежда Сергеевна, дорогая, вы заметили — с вами я всегда откровенно. Вы прямой человек, и я прямой человек. Признаюсь, Брамов опять свое, насчет нашего глубокоуважаемого. Глубокоуважаемого Богдана Протасовича. Пущай, мол, на кафедру возвращается. Молодым девицам биопоэмы читать.

— Вас, очевидно, возмутил недопустимый тон?

— Да, безусловно. Однако, Надежда Сергеевна, верите ли, не нашел, что ответить. Искренне говорю. Так молча и положил трубочку. Положил, а сам рассуждаю: Брамов, конечно, резкий человек. Жестко поворачивает. Однако кто же его знает, а вдруг Брамов прав по-своему?

«Что это Шевров разоткровенничался? — недоумевала Надежда Сергеевна, — сколачивает общественное мнение? Готовится к собранию? Воевать с ним? Спорить? Но ведь сама сегодня — пусть иначе, иными словами — упрекала Вагу, обвиняла… Воевать или не воевать?..»

Вспомнилось: однажды на собрании хвалили товарища за умение сглаживать углы. Так и записали одобрительно: «всегда сглаживает острые углы».

— Серафим Серафимович, вы любите сглаживать острые углы?

— Не понял вас, Надежда Сергеевна.

— Острые углы, спрашиваю, умеете сглаживать?

— Какие углы, извините?

— Острые, острые! На собрании сглаживать будете или выступите прямо? Имейте в виду, я прямо выступлю. Открыто. Против вас и против Брамова.

— Против меня? Почему, Надежда Сергеевна?

— Да потому, что вы черните Вагу, даже не понимая, что такое Вага. Даже не представляете себе значения для нас, для нашей работы…

— Верите в незаменимых, Надежда Сергеевна? Не верите в силу коллектива?

— Что вы, Серафим Серафимович, такое тяжкое обвинение! Неправильно меня поняли. Убеждена в полнейшей заменяемости. Нужно только хорошенько продумать этот вопрос.

До встречи с Надеждой Сергеевной Шевров не собирался возобновлять разговор с Вагой, но теперь это стало необходимым.

— Я к вам, Богдан Петрович.

— Что-либо срочное?

— Нет. Однако утром нам помешали…