Седьмой урок

Но у Степана все строго, крепко, навеки.

— Жить нам с тобой вместе, Татьяна. Так надежней. В общем, мы друг другу подходим.

Жених нашелся!

Решил.

Пьер Кюри.

Пять курсов прожили мирно, спокойно, никаких неприятностей, как хорошие товарищи. И вдруг — пожалуйста. Неотложная любовь.

Янка и Арник в шестом классе записками обменивались, все тетрадки пронзенными сердцами размалевали, на каждом углу клялись. А Степке Федотову высшее образование потребовалось, чтобы выяснить свои чувства и намерения.

— Степа, прости, друг, ничего сейчас ответить не могу. Понимаешь — ни да, ни нет.

— Ты рассуждаешь, как старая дева!

— Да, старая. Двадцать четыре года! На твоих глазах состарилась.

— Ну, ладно.

Он милостиво определил мне срок до выходного. Я не рассердилась. Он смешной, несуразный, пожалуй, грубоватый, но в грубости его нет ничего обидного. Может, потому, что хорошо знаю, понимаю его, может, потому, что сейчас это самый близкий, самый дружественный мне человек. И ответить ему могу только искренне, твердо, чистосердечно.

Хорошо, пусть до выходного. Пусть еще хоть один мой, личный, независимый денечек!

…Призналась Степану, что боюсь весенних бурь. Рассказала откровенно, как другу:

— Собственно, это не страх, это непонятное, неопределенное чувство. Понимаешь? Необыкновенное…

— Напротив — самое обыкновенное. Ты самая обыкновенная трусишка. Вот и все.

— Ты становишься самоуверенным, Степан!

— Ну что ж, я мужчина, мужик! Великое, высокое звание. Одного корня: муж, могу, всемогущий.

— Любопытно у вас, мужиков, получается. По-вашему, полюбить, значит, получить право говорить в глаза гадости.

Хлопнула дверью и ушла.

Пусть почувствует, суженый!

Вечером писала стихи. Для себя, в записную книжечку. Еще со школьной скамьи мечтала написать поэму, роман в стихах о великой любви и страсти, но всю жизнь строчила маленькие стишата, четыре строчки на полях конспектов.

Недели две назад произошел трагический случай — с транзитного самолета, возвращавшегося из-за рубежа, сняли в тяжелом состоянии нашу стюардессу. Первая форма актина оказалась неэффективной. А нынешняя, новейшая, не прошла еще должных испытаний, не проверена на человеке.

У нас возникли долгие, принципиальные дискуссии…

А я видела перед собой молодую, чудесную девушку, которой жить бы еще и жить…

…Почему я так поступила? Для людей? Да, несомненно, это главное в нашей работе, мы привыкли так мыслить и жить со времени пионерского галстука. Но было еще нечто, какая-то ниточка, едва уловимый толчок… И теперь это нечто мне самой мешает определить: поступок или проступок?

Во всяком случае, Кириллова никогда не простит нарушения священных законов нашей лаборатории.

Богдан Протасович вернулся сегодня утром, прямо с самолета — к нам. Утомлен и чем-то расстроен — мне знакомо это состояние недовольства собой.

А в газетах все еще мелькают лестные отзывы.

И по-прежнему друзья верят в него, прощая неудачи.

Одного только не простим — растерянности и охлаждения.

Друзья…

Кто рядом с ним?

Кириллова?

Надежда Сергеевна — разумная, доброжелательная женщина.

Но уже слишком хозяйственна, уж слишком старается все уравновесить, уладить, сгладить, как подобает в добропорядочном доме.

Кириллова любит его. Степенно, солидно, а не так, как мы, девчонки, — влюблялись, очертя голову, фантастически, с бессонницей, с телефонными звонками, записочками. У нее все житейски крепко, определенно: заботы о преуспевании и престиже; тревоги по поводу простуд и спазма сосудов; нитроглицерин, грелочки и прочее, составляющее счастье и краеугольный камень святого научного семейства. Да, она предвидит уже это семейство, стремится к нему, нетерпеливо подсчитывает листки в календаре.

Я по-женски угадываю ее чувство. Она досадует на меня за это, неприязненно поглядывает, однако печется обо мне, воспитывает — готовит кадры, ваговскую когорту. Я нужна ей, Ваге, лаборатории.

Меня ценят.

А я расту.

Это произошло в среду, во второй половине дня.

Перед тем мы поспорили со Степаном.

— Актин значительно эффективнее, чем полагает сам Вага, — утверждала я.

— Поверь, и мы обожаем Богдана Протасовича. Однако препараты проверяют практикой, а не лирическими отступлениями.

Степан утратил присущую ему сдержанность, в конце концов чуть было не поссорились. Разговор оборвался, Степан привел какой-то довод, а я не нашла, что ответить.

Обеденный перерыв был на исходе, а мы все еще шагали по коридору из конца в конец, не глядя друг на друга. Я старалась ни о чем не думать, смотрела в окно, чтобы рассеяться, отдохнуть перед работой.

И вдруг отчетливо и сухо, как в протоколе:

…— наш институт проводит испытания в первоклассных клиниках, в классических условиях; предписания института выполняются скрупулезно, с предельной точностью, как подобает в показательных лечебных учреждениях. Но мне приходилось сталкиваться с отзывами отнюдь не первоклассных клиник, где в процессе проведения испытаний наблюдались отклонения от заданных условий, препарат вводился позже установленного срока, а диапазон показаний произвольно расширялся. Тем не менее всюду положительные результаты.