Седьмой урок

— Вот и хорошо, — подхватил Леонид, — теперь мы можем судить о качестве переводов. Поговорим, поспорим. Честное слово, мне очень дорого, ребята…

— Ну, если перевод, — немного успокоился я, — это уже совсем другая книга, ничего похожего!

Мы уселись рядышком на диване, и, конечно, сразу разгорелись споры. Впрочем, я больше слушал, разглядывая обстановку. Вещи все были хорошие. И картины по стенам очень хорошие. В такой обстановке могут только самые возвышенные мысли рождаться. Я невольно вспомнил напутствие мамы: «К приличным людям идешь…». Мне стало не по себе — несправедлив Лешка к отчиму, сам издергался, близких чернит…

…Продолжал разглядывать картины, смотрел на девушку в розовом, на золотой закат, прозрачный светящийся залив, на девушку с полевыми цветами…

На столе лежали томики библиотеки поэтов. Я решил, что это Лялины книги — Леонид поэтической библиотеки не собирал, увлекался техникой, особенно радио и телевидением. Но теперь он то и дело брал со стола какой-нибудь томик, перелистывая и вдруг начинал декламировать с увлечением, громко, как будто обращаясь не только к нам:

Не напрасно ли
     новую борьбу ты ищешь?
Разве кончена
     та, старая, борьба?
Стой на прежнем
     боевом посту бессменно!
В новом облике
     все тот же враг пред нами.

Леонид читал одно стихотворение за другим. Получалось это у него как-то неспокойно, беспорядочно, между разговором, будто не стихи читал, а свои мысли высказывал:

…Век породил нам эпоху великую! Боже! Как горько
В этот великий момент видеть ничтожных людей!..

Внезапно отложил книгу и зашагал по комнате от стены к стене, заметался:

— Вчера он снова оскорбил маму. Понимаете, не бранил, не вспылил, а так, знаешь, спокойненько, подло, по-хамски. Точно мимоходом ногой пнул надоевшую вещь… А потом она всю ночь плакала…

Леонид остановился, уставился на меня, как будто я мог ответить на его вопросы:

— Почему она терпит все это? Умная, образованная женщина!.. Раньше я плакал вместе с ней. Понимаете? Она здесь, на стильном диване. А я за стеной, в своей отдельной комнате. А теперь не плачу. Просто удивляюсь со стороны, равнодушно…

Леонид говорил неправду, не мог он оставаться равнодушным. Не знаю, кого пытался обмануть — нас или себя.

Больно было слушать все это, и я поспешил переменить разговор:

— Сидим тут, как на экзамене. Что у вас, радиолы нету?

— Радиола жиловская, — отрезал Леонид.

— Так что, после этого — не жить, что ли?

— А знаете что, ребята, — тряхнул головой Леонид, — перейдем в мою комнату. Кубатура меньше, зато чистого воздуха больше.

Он неслышно двинулся по комнате, мы так же неслышно — ноги утопали в мягких, ворсистых коврах — последовали за ним. Непривычное чувство охватило меня, оно усиливалось при каждом новом шаге по этим пышным бархатистым коврам. Наверно, это глупо, но ощущение напоминало щекотку — было и приятно и как-то не по себе.

Через маленькую дверь из коридора мы прошли в Лешкину комнату, небольшую, с одним окном. Лешка уверял, что в планах архитектора она именовалась комнатой для работницы. Но работница Жиловых обитала в кухне.

Стол, переживший оккупацию, кровать цельнометаллическая, новенькая — достижение местного цеха ширпотреба — все привычные, понятные вещи; мы сразу почувствовали себя по-домашнему.

— Эту комнату мы с мамой занимали, — проговорил Леонид, — еще тогда… До Жилова. Дверь эта была заколочена. Оставался выход на черную лестницу.

Леонид помолчал немного и вдруг нехорошо усмехнулся:

— Потом маме надоело так… Захотелось пожить…

— Послушай, Лешка, — горячо заговорила вдруг Ляля, — иногда мне кажется, что ты очень хороший парень. Скажу откровенно. А потом ты меня начинаешь злить. У Чайльд Гарольда хоть плащ был. А ты просто, так, даже без плаща.

— У тебя. Ляля, всегда классические примеры. А нам классика недоступна. По-нашему проще говорится: оторвался.

— Не знаю, как лучше — классически или проще. Но когда я думаю о тебе, мне становится тревожно.

— Это потому, что ты не делаешь утренней зарядки. Нервы нужно укреплять, Лялечка.

— Остроумие и балагурство, это не одно и то же.

— Именины называется, — вмешался я, — будем мы веселиться, или нет?

— Ладно, ребята. Признаю ошибку. Сдаюсь Включаю радиолу на полную катушку. Пусть окна дрожат. Итак: кавалеры, шерше ву девочек. Андрюшка, приглашай Лялю. Школьный вальс.

Я подошел к Ляле и церемонно поклонился. Она так же церемонно положила мне руку на плечо.

— Мы готовы, Леня!

Леша направился было в соседнюю комнату, шагнул к двери и на мгновение задержался:

— А легко все-таки, ребята, попасть на жиловскую половину. Стоит только открыть эту маленькую невзрачную дверь…

Леонид распахнул дверь и отступил — на пороге стоял Егорий Григорьевич Жилов, приветливо улыбаясь:

— А! Веселимся, молодежь!