Седьмой урок

— Брамов наотрез отказался лететь в Междуреченск. Осторожен. Предпочел приземлиться в городском отеле.

— Мелкая деталь, конечно, — отозвался другой, — но совсем иначе представляется человек.

— А мне Брамов всегда представлялся именно таким.

— Ну что ж — комиссия обойдется без Брамова…

Ушли. Шаги затихли. Можно открыть дверь. Но Янке трудно шевельнуться…

Арник повернул защелку, распахнул дверь, вывел Янку в коридор под руку, как полагается у людей — не таясь.

— Сюда, по черной лестнице, — пробормотала Янка.

— Знаю, — и свернул на парадную, на просторный марш, устланный коврами.

— Спросишь кастеляншу. Скажешь…

— Знаю: двоюродный брат.

— Счастливо, Арник!

Что он ответит? Всегдашнее свое «пока»? Или — прощай?

Он ничего не ответил, сбежал по лестнице и бросил вахтерше:

— Пока, мамаша! Двоюродный брат!

Богдан Протасович в постель не лег, прикорнул на диване, откинулся на спинку, как в поезде, и чудилось — дорога еще не окончена.

За окном ершистые лапы кедра подпирали темнеющее, тяжелое небо.

Рокот моторов. Приглушенный говорок:

— Слышишь, Степа, лед скрежещет…

— Это не лед, это бульдозер бережок расчищает.

— А буря утихла, правда?

— Ясно — тихая тишина.

— А все-таки страшно.

— Подумаешь, ЧП районного масштаба.

— Но мост снесло!

— Мост! Какой-то районный мосток.

— У тебя, Степка, все так: мосток, буранчик, океанчик. Наверно, говоришь — не «пояс радиации», а «поясочек».

— Ну, хорошо, буду говорить по-вашему: буранище, катастрофища, полундрища!

— Но телефонограмма?

— Удивительная привычка грамотных интеллигентных людей: не то важно, что вокруг, а что буквочками напечатано. Не читала — не боялась, прочитала — испугалась!

— Храбришься, товарищ дорогой.

— Нет, проще: полезными минуточками дорожу. До смены еще добрый час…

Молчание. Шелест страниц:

— Просмотри мой реферат, Татьяна. Решим вопрос: быть или не быть, подавать или не подавать сей труд Прометеичу.

— Спешишь переменить разговор! Наверно, осуждаешь меня за малодушие. Но это не трусость, Степка. Клянусь! Это совсем другое…

— Заметь, я не сказал тебе ни слова!

— Да, конечно. Сама пытаюсь разобраться. Очень важно знать себя.

— Старо. Занятие предков. Самопознание. А пожалуй, и сейчас не лишне. В эпоху великих испытаний, открытий, изуверств и совершенствования.

— Я всегда думала об этом. Есть, конечно, беспечные, счастливые натуры — лишь бы день до вечера… А я еще в школе искала вокруг примеры, идеалы. И не только в книгах — рядом, в жизни. Бывало, шагаю следом за какой-нибудь знаменитой десятиклассницей: «И я стану такой!..» Мечтала о подвиге, готовила себя, собирала силенки. В пятом классе даже руку на огне держала, испытывала, сколько вытерплю. Но, пойми, Степа, — я представляла себе героизм, как нечто присущее моему труду, долгу, избранной деятельности. А тут вдруг все непредвиденно, нелепо. Случайно. Происшествие!

— А тебе громы нужны! Световые эффекты. Героизм на всемирной арене, под аплодисменты почтеннейшей публики. С барабанным боем. Нет, брат, ты спаси человека в глуши, без музыки, в глубинке, в тайге или в городском закоулке — один на один. Без объявлений в газете и почестей. Послужи другу ради друга. Ежели ты воистину человек.

— Помочь другу! Да помогать-то некому. Никто не зовет на помощь. Тишина. Теплынь. Звезды. И кажется, что скоро, сейчас, запоют соловьи. И вот сиди и жди у моря погоды. Жди, пока потребуют, подадут сигнал.

— А может, не нужен сигнал? Без рефлекса, а так, знаешь, по велению сердца? Может, сейчас, в абсолютной тишине, без тайфуна, грома и молний происходит страшное, непоправимое.

Неспокойный луч прожектора ощупывал берега. Окно амбулаторки вспыхнуло и погасло — мгновенная вспышка, словно спичка чиркнула.

Гул машин на дороге, рокот весенней реки; машины уходят, и в наступившей тишине шелест страниц.

— Степа, а что это за формулы?

— Отставить. Отношения не имеют.

Но Татьяна читала вслух:

«…Молекулы биосубстрата…»

— Степка, — очки Чаплыгиной сверкнули настороженно, — это запись процесса облучения биосубстрата. Ионизирующее излучение прямого действия. Теперь все ясно — ты отступник. Ты заглядываешь в чужие лаборатории.

— В порядке отдыха, честное слово. Обыкновенная самодеятельность. На правах болельщика. Самая крохотная формулочка…

— Нет, Степушка, не финти. Осуждаешь Вагу и следуешь за Вагой!

— Каюсь, виноват. Слишком заманчиво!

Все ощутимей прохлада близкой реки, порывы ветра становятся студеными. Осветительные ракеты выхватывают из темноты очертания холмов, крутой излом берега и гаснут.

— Знаешь, о ком подумала сейчас? — придвинулась к Степану Таня. — О Янке подумала. Стыдно признаться, завидую! В основном, разумеется, осуждаю. Но все же немножко завидую. Красивая, бездумная. Улетит, будет кружиться… А мы с тобой останемся здесь звезды считать.

Она притихла.

— Иногда хочется ни о чем не думать. Ни о чем! Просто жить. Дышать. Греться на солнышке. Напевать любимую песенку. Без всяких слов. Просто так: тра-ля-ля.

— На это тра-ля-ля надо право иметь. Вот в чем вопрос. Ты честно работаешь, героически. Это уважительно. А другие…