Ресницы тоже покрывала смола, так что казалось, будто они намокли от слез, а веки были наполовину открыты, словно в них мерцала жизнь, и, только наклонившись поближе, фон Шиллер увидел, что свет отразился от фарфоровых дисков, вставленных в глаза во время бальзамирования.
На лбу фараона сияла корона. Каждая деталь головы кобры прекрасно сохранилась. Мягкий металл не источило время. Клыки змеи остались острыми, а длинный раздвоенный язык виднелся между ними. Синие камешки в глазницах змеи сияли. Под пресмыкающимся на золотом ободе был выгравирован царский знак Мамоса.
— Я хочу эту корону, — дрожащим от страсти голосом проговорил фон Шиллер. — Снимите ее, я хочу подержать корону в руках.
— Может оказаться, что ее нельзя снять, не повредив головы мумии, — запротестовал Нахут.
— Не спорьте со мной. Делайте, как я говорю.
— Разумеется, repp фон Шиллер, — сдался египтянин. — Но на это понадобится время. Если вы желаете отдохнуть, мы сообщим, когда снимем корону и подготовим для вас.
Золотой обод приклеился к пропитанному смолой лбу правителя. Чтобы снять его, пришлось извлечь из гроба все тело и положить на стальную каталку из морга, стоящую наготове. Потом смолу размягчили и удалили специальным раствором. Весь процесс занял много времени, как и предсказывал Нахут, но все же закончился и он.
Ученые положили золотой венец на синюю бархатную подушку, словно для коронации. Потом приглушили огни в основном зале хранилища, направили одну лампочку на сияющий обруч и только тогда послали за фон Шиллером.
Вернувшись в подземное хранилище к короне, миллиардер не позволил археологам присоединиться к нему. Только Утте Кемпер была с Шиллером, когда он открыл замок стальной двери музея.
Первое, что увидел фон Шиллер войдя, была сверкающая корона в своем бархатном гнезде.
Он начал задыхаться как астматик, схватил Утте за руку и сжал так, что суставы затрещали. Женщина застонала от боли, которая тем не менее возбудила ее. Фон Шиллер раздел Утте, возложил ей золотую корону на голову и уложил в открытый гроб.
— Я обещание жизни, — прошептала она из древнего саркофага. — Мое лицо сияет вечностью.
Старик не касался ее. Обнаженный фон Шиллер стоял над гробом, и его набухший член торчал вверх как отдельное живое существо.
Кемпер медленно провела руками по собственному телу и торжественно произнесла:
— Да живи ты вечно!
Корона Мамоса оказала на Готхольда фон Шиллера невероятное воздействие. Такого с ним прежде не бывало. Едва были произнесены эти слова, как багровая головка пениса вырвалась на свободу и на мягкий живот женщины хлынул поток семени.
В открытом гробу Утте Кемпер изогнула спину, содрогаясь в собственном всепоглощающем оргазме.
Ройан казалось, что она не была в Египте много лет, а не жалкие несколько недель. Только оказавшись там вновь, она осознала, насколько скучала по забитым народом шумным улицам, чудесному запаху специй и еды на рынках, завываниям муэдзина, созывающего правоверных на молитву с вершины минарета.
Первым же утром она еще затемно вышла из своей квартиры в Гизе и, поскольку с больного колена пока не спала опухоль, захромала вдоль берега Нила, опираясь на трость. Ройан залюбовалась рассветом, проложившим через реку золотые и серебряные дорожки. На парусах фелюг вспыхивали алые огни. Это был совсем другой Нил, не тот, что в Эфиопии, у истоков. Перед ней лежал не Аббай, а истинный Нил. Он был шире и медленнее, от него исходил немного болотный, знакомый и любимый запах. Это была ее река и ее страна. Решение сделать то, ради чего Ройан прилетела сюда, укрепилось. Сомнения оставили ее, совесть утихла. Отвернувшись от реки, она почувствовала уверенность в себе.
Ройан навестила семью Дурайда, извинилась перед ними за внезапный отлет и длинное, ничем не объясненное отсутствие. Сначала деверь был холоден с ней, но потом его жена заплакала и обняла Ройан, да и дети окружили ее — она всегда была их любимой амма. Поэтому вскоре он успокоился настолько, что даже предложил отвезти ее в оазис. Когда же она объяснила, что хочет посетить кладбище в одиночестве, деверь согласился одолжить ей свой «ситроен».
Стоя рядом с могилой Дурайда, Ройан вдыхала запах пустыни, а горячий ветер играл волосами. Ее покойный муж любил пустыню. Она радовалась, что отныне и навсегда Дурайд будет очень близко к ней. Надгробие было традиционным: просто имя и даты под очертаниями креста. Ройан опустилась на колени и прибралась на могиле: она заменила увядшие и высохшие букеты цветов новыми, привезенными из Каира.
Потом она долго сидела молча, не произносила заранее продуманных речей, а просто вспоминала времена, пережитые вместе. Думала о доброте и понимании Дурайда, надежности и теплоте его любви. Она сожалела, что не могла воздать ему за это в полной мере, ответить тем же, но супруг знал это и смирился.