Седьмой Совершенный

— Этому может быть только одно объяснение. Убайдаллах на радостях, что избавился от своего главного врага Абу Абдаллаха, сохранил мне жизнь, но потом пожалел об этом. Ночь перед казнью Абу Абдаллах провел в одной камере со мной. Халиф, видимо, сообразил, что перед смертью полководец вполне мог поделиться со мной какими-нибудь опасными для головы тайнами.

— Поделился?

— Да. Абу Абдаллах погиб из-за того, что пригрозил обнародовать протокол допроса Убайдаллаха в тюрьме Сиджильмасы.

— Но откуда, — вскричал пораженный Ахмад Башир, — откуда взялся у него протокол?

— Я принес ему, невольно. Ходжа Кахмас, отравленный исмаилитами, умер в тюрьме. Я сидел с ним в одной камере и бежал, переодевшись в его платье.

— Неисповедимы пути Господни, — произнес Ахмад Башир, — но протокол?

— Это была копия, она оказалась зашитой в полу халата богослова.

— Вот оно что! А я то думаю, откуда взялась копия, значит, он записал ее по памяти, думал, пригодится, а мы теперь, расхлебываем последствия его дальновидности. Вот что бывает, когда привлекают к делу непрофессионалов. Профессионалы умеют хранить тайны.

— Освободить тебя и проявить заинтересованность в протоколе мог только один человек. Некто, обладающий большими возможностями, если не сказать властью, и имеющий какие-то права на фатимидский престол.

— Подожди-ка, — вспомнил Ахмад Башир, — в протоколе говорилось о каком-то племяннике.

— Его зовут Мухаммад, — сказал Имран, — очень неприятный тип.

— А зачем в таком случае ему понадобилось устраивать эти загадки с моим освобождением: мертвецы, записки, развалины.

— Исмаилиты любят подобные вещи, это их обычная практика — побольше непонятного, тайна всегда вызывает страх. Если человека уверить в сверхъестественности происходящего, с ним можно делать все что угодно. Я долго был среди исмаилитов и насмотрелся на подобные вещи.

— Ну что ж, похоже на правду. Значит, в расчете, — они ударили по рукам. — Но вчера я опять спас тебе жизнь, как за это расплатишься?

Имран развел руками:

— Отработаю.

— Наконец-то мы подошли к делу.

— Но я хочу сразу предупредить, — сказал Имран, — в этом доме я ничего воровать не стану.

Ахмад Башир покачал головой.

— Если бы протокол находился здесь, я бы его сам выкрал, но это вряд ли, это было бы слишком просто.

— Сколько, вы говорите, составит моя доля?

— Триста тысяч динаров.

— Кажется, вы называли цифру пятьсот тысяч.

— Это я погорячился, — сказал Ахмад Башир, и пояснил, — нам с тобой по триста, триста Абу-л-Хасану, если он согласится. Сто тысяч динаров аванса, что я получил, ушли на накладные расходы. Но триста тысяч тоже хорошие деньги, зря ты торгуешься.

— Я не торгуюсь, — сказал Имран, — я просто так спросил, для меня что триста, что пятьсот — все едино. Я таких денег не то что в руках, а даже вблизи не видел.

— Так ты согласен? — спросил Ахмад Башир.

— Согласен, — ответил Имран.

Ударили по рукам.

— А что я должен сделать? — спросил Имран.

— Понятия не имею, — ответил Ахмад Башир.

Вошел Хамза и сказал:

— Хозяин просит вас к ужину.

Часть шестая Седьмой совершенный

— Вазир, вы слышали, что произошло с Абу-Мансуром? — спросил Абу-л-Хасан.

Они стояли в открытом зале в числе других придворных, ожидавших начала аудиенции у халифа.

— Собачий холод, — ответил Али ибн Иса, — как он любит держать людей на улице. Кто это собачий сын Абу Мансур?

— Это человек ал-Фурата. Фурат послал получить деньги с откупщика налогов Ибн ал-Хаджжаджа, потому что тот задолжал казне один миллион дирхемов. Абу Мансур арестовал откупщика. Стал бранить и поносить его, в то время как тот льстил ему и всячески угождал. Тогда Абу Мансур приказал сорвать с него одежду и бить, истязаемый же только приговаривал: «Да охранит Аллах». Потом Абу Мансур приказал установить большой столб, прикрепить наверху вал с веревкой за которую привязали руку Ибн ал-Хаджжаджа. Затем его подтянули вверх, а Абу Мансур не переставал кричать: «Деньги, деньги». Подвешенный умолял отпустить его, чтобы он мог переговорить с чиновниками о том, что с него требуют. Но Абу Мансур ничего и слышать не хотел, сидел под столбом и выказывал злость без нужды, чтобы могли доложить вазиру о его поведении. Когда же он притомился от препирательств, то приказал державшим веревку: «Бросьте этого ублюдка». Те отпустили веревку, а Ибн ал-Хаджжадж мужчина — тучный, — он свалился Абу Мансуру на загривок и сломал ему шею. При этом они оба лишились чувств. Абу Мансура унесли на носилках в его дом, но по дороге он умер. Ибн ал Хаджжаджа отвели обратно в тюрьму, но от гибели он спасся. После того как его жена уплатила сто тысяч динаров, его выпустили, и выплату остатка отсрочили.

Али ибн Иса посмотрел в сторону, где стоял ал-Фурат. Тот, заметив его взгляд, поклонился, но Али ибн Иса отвернулся, не ответив на приветствие.

— Все, что он делает, происходит именно так, — желчно сказал вазир. Он должен разрушить одно, чтобы получить другое. В сущности, он просто фокусник, — хоп и из его рта появляется голубиное яйцо, но возьмешь в руки это мыльный пузырь.