Седьмой Совершенный

Имран взял бумагу, повертел ее в руках и виновато взглянул на собеседника.

— Что? — спросил Абу Абдаллах.

— Прости, но я не умею читать, — ответил Имран.

— А тебе известно, что там написано?

— Нет, господин.

— Кому ты должен был передать эту бумагу?

Имран развел руками.

— Я впервые ее вижу.

— Ты лжешь! — воскликнул Абу Абдаллах. — Ты лазутчик. С какой целью ты послан сюда? Отвечай или я прикажу бить тебя до тех пор, пока ты не сознаешься.

— О, Абу Абдаллах, — возмутился Имран, — так нельзя, объясни, что это за бумага?

— Эта бумага была зашита в полу твоего халата.

— Что же такого написано в этой бумаге, почему ты усомнился во мне?

После недолгого молчания Абу Абдаллах медленно произнес:

— В этой бумаге написан твой смертный приговор.

— Будь я проклят! — воскликнул Имран. — Два раза Аллах давал мне возможность унести ноги, но мое скудоумие не позволило это сделать. О, Абу Абдаллах, я не знаю, что там написано, порочащего меня, но я клянусь, что это не мой халат. Я тебе сейчас все расскажу, и ты поймешь меня, и простишь. Имран замолчал, с надеждой глядя на полководца.

— Говори, — разрешил Абу Абдаллах.

Имран, торопясь, стал рассказывать все с самого начала, сбиваясь, забегая вперед. В какой-то момент он почувствовал, что все о чем он говорит, выглядит неправдоподобно, что речь его звучит неубедительно. И он с ужасом понял, что Абу Абдаллах не верит ни единому его слову. Собственно, Имран и сам себе уже не верил, потому что слишком много удивительного произошло с ним за последние несколько месяцев. Когда же он дошел до того места, где умерший ходжа Кахмас появлялся у костра и вкладывал в его уста поучительные истории, лицо Абу Абдаллаха потемнело от ярости и кулаки его сжались. Но Имран не мог остановиться, он довел свой рассказ до конца и замолчал, опустив голову:

— Значит, это ты выследил махди?

Абу Абдаллах задал очень простой вопрос. Вернее это был не вопрос, а утверждение. И Имран понял, что не может ответить отрицательно, от этого нельзя было уйти, именно он был повинен в аресте мессии.

Абу Абдаллах, держась за поясницу, со стоном поднялся и, подойдя к двери, открыл ее, чтобы позвать Рахмана. Начальник стражи стоял неподалеку и с готовностью встретил его взгляд.

— Послушай, — сказал Имран, — у любого человека есть за душой что-нибудь предосудительное. А разве ты свободен от греха?

Абу Абдаллах с изумлением обернулся.

— Ведь главное в том, что нами движет, а не в том, что из этого получается, это уже не в нашей власти. Аллаху дороги наши намерения, а не дела. За свои поступки мы страдаем всю жизнь. За то, что я сделал я не взял денег, не извлек корысти, я только хотел сохранить свою жизнь, а это, согласись, право любого человека.

— Где ты научился так излагать? — спросил Абу Абдаллах.

— У меня в тюрьме был хороший учитель, — угрюмо ответил Имран.

— Впрочем, захочешь жить — не так заговоришь, — справедливо заметил Абу Абдаллах. — А ты не дурак, — продолжил он, — а знаешь в чем разница между дураком и умным?

Имран молчал.

— Умный человек может оправдать любую совершенную им подлость.

— О, Абу Абдаллах! — сказал Имран, — Ты не можешь лишить меня жизни, это несправедливо. Все, что я сделал в Сиджильмасе, я сделал ради своих детей, но сюда я пришел для того, чтобы спасти мессию, искупить свой грех. Отпусти меня. В моей жизни не было ничего хорошего, кроме семьи, я должен их увидеть. Мои дети еще малы, я им нужен.

Абу Абдаллах поманил Рахмана и сказал, указывая на Имрана:

— Арестуй его, а утром предашь смерти.

Имран хотел что-то еще сказать, но понял, что не в состоянии более проронить ни слова. Все было кончено. Абу Абдаллах не поверил ему. Начальник стражи, обнажив саблю, подошел к арестованному и сказал:

— Иди вперед.

Имран кивнул и пошел. Его привели в подземелье и заперли в каком-то склепе, не оставив ни единого лучика света. Всю ночь он провел без сна, расхаживая взад вперед и наступая на крысиные хвосты, а утром за ним пришел сам Абу Абдаллах.

Прикрыв глаза ладонью, Имран посмотрел на него и спросил:

— Что, решил собственноручно меня убить?

Генерал вошел в склеп, огляделся и спросил:

— Ну, как дела?

— Бывали дни и получше, — ответил Имран.

— Я передумал, — сказал Абу Абдаллах, — останешься со мной, пока я не найду учителя. Если он жив и здоров, то я тебя отпущу, а если нет, то уж не обессудь.

— Все это время я буду сидеть здесь?

— Все это время ты будешь следовать за мной.

— В качестве кого?

— Даже не знаю… Секретарем тебя взять, но ты не грамотен. Ни тучностью, ни богатырской силой ты не отличаешься, а то был бы телохранителем. Но должен признаться, что ты мне симпатичен. У тебя повадки простофили, но речи человека, видящего суть. Пожалуй, мне от тебя будет польза. Пойдем, я распоряжусь, чтобы тебе дали хорошее платье, оружие и коня. Через час мы выступаем.

* * *

Семь лет спустя Имран во главе передового отряда ворвался в Сиджильмасу. Пока воины брали приступом дворец Мидраридского наместника, он в сопровождении нескольких человек, направился в тюрьму для выполнения приказа Абу Абдаллаха.