Седьмой от Адама

Звонок ласково и призывно замурлыкал, но его нежный зов не обрадовал Михаила Александровича Мазина, начинающего слегка полнеть от сытой и спокойной жизни солидного, слегка за пятьдесят мужчину в пышном халате, уютно забравшегося с ногами в огромное кресло-раковину перед телевизором. Нежданный звонок сбил лирический настрой и оторвал его от просмотра нового кабельного канала, недавно проведённого в их дом. По нему круглосуточно показывали порнографические фильмы, причём в последнее время ролики местного, российского производства потеснили законодателей этого жанра немцев, и вместо криков «Йа, йа. Дас ист фантастиш» по коридорам и лестницам объятой страстью многоэтажки вечерами разносились сладостные стоны на родном языке — из всех квартир синхронно одни и те же.

С недовольным видом Мазин выключил с пульта телевизор, нашарил не глядя тапки и запахнул халат, затем не торопясь подошёл к двери и приложился к панорамному глазку. Когда он разглядел и узнал звонившего, то первым его порывом было отойти на цыпочках и сделать вид, что дома никого нет. Но он тут же устыдился этой своей душевной слабости и даже ухмыльнулся зловеще, настраивая себя на воинственный лад.

Тяжёлая стальная и, как уверяли установщики, непробиваемая даже из гранатомёта, искусно закамуфлированная под дерево дверь не могла, при всём мазинском желании, резко распахнуться перед посетителем, а лишь плавно, бесшумно и медленно повернулась на массивных петлях, оставив обоим встречавшимся достаточно времени на принятие соответствующего выражения лиц. Но и его не хватило, и к моменту, когда их взгляды встретились, маски, которые оба старались на себя напялить, выражали одно и то же исходное состояние — откровенную неприязнь.

Они постояли несколько секунд молча, внимательно разглядывая друг друга. Пришедший пытался понять, в каком тоне ему лучше приветствовать хозяина, а тот всё ещё раздумывал, захлопнуть ли ему дверь перед носом незваного гостя или всё же впустить. Наконец он решился и, посторонившись, молчаливым кивком пригласил того войти. Не торопясь закрыв дверь на многочисленные запоры и цепочки, он повернулся к вошедшему и так же молча продолжил его разглядывать.

— Здравствуйте, Михаил, — с облегчением сказал наконец гость, обрадованный, что опасность быть просто не впущенным в квартиру миновала, и попытался протянуть ладонь для приветствия.

— Лобызаться не будем, — с отвращением сказал Мазин, убирая руки за спину. — Вы зачем припёрлись? Разве мы не попрощались навсегда тогда, в аэропорту? И вот — не прошло и семи лет, как вы решили вернуться? Скучно стало?

— Это долгий разговор, — уклончиво ответил тот, стараясь придать голосу загадочности. — Мы собираемся провести его в прихожей?

Мазин снова недолго поколебался, а затем, тяжело вздохнув, решил покориться неизбежному и жестом пригласил гостя пройти в комнату.

— Обувь снимите, — сварливо пробурчал он.

В комнате Михаил Александрович развалился в любимом кресле, закурил длинную коричневую сигарету и какое-то ещё время молча рассматривал пришедшего. Некогда густые рыжие с золотистым отливом волосы гостя поредели, потускнели, и кое-где уже пробивалась седина. Зелёные глаза оставались ещё такими же яркими, но под ними набрякли синие мешки, а к редким некогда весёлым веснушкам теперь больше подходила медицинская формулировка «возрастная пигментация кожи».

— Вы скверно выглядите, Макс. Вы, кажется, продолжали и в Германии употреблять плохой портвейн. Где вы его только нашли? Там он редкость и, наверно, недёшев.

— Хватит вам, Михаил, — взмолился Макс. — Вы снова за своё. Ну что вам так нравится надо мной издеваться?

— Да нет, я не издеваюсь, — уже более благожелательно ответил тот. — Констатирую медицинский факт… Ну а впрочем, так… чуть-чуть, — ухмыльнулся Мазин. — Видя вас, трудно удержаться. Так зачем пожаловали?

Максимилиан Турн-унд Таксис с удивлением рассматривал квартиру, в которой прожил самый ужасный период в своей жизни и из которой уехал, как он надеялся, навсегда семь лет тому назад. Запущенная, захламлённая и пропахшая кошками конура, какой он её помнил, преобразилась. Свежий евроремонт, новый наборный инкрустированный пол, дорогая, изысканная мебель, картины. Во всём была видна тщательная дизайнерская проработка деталей, уютная, хотя и по-восточному пышноватая роскошь, заметно отдававшая, как сразу приметил не потерявший вкус Макс, купеческим шиком. Да и сам хозяин был не тем спивающимся, отощавшим, с лихорадочным блеском в глазах издёрганным существом, каким Макс его, а вернее, себя самого видел в зеркале последний раз в конце октября одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Сейчас перед Максом сидел ухоженный, уверенный в себе, крепкий, пышущий здоровьем пятидесятилетний мужчина. Лёгкая проседь в тёмных волосах лишь добавляла ему шарма, которого не умаляла даже начинающаяся полнота.