Седьмой от Адама

Если бы я мог стереть у тебя из памяти всё связанное со мной, я бы сделал это, но не получилось, не вышло, как я ни старался. Всё перепробовал: какое только дерево и сочетания знаков и рун не применял. С липой экспериментировал — её считают деревом забвения, и даже маковым соком, от которого человек грезит и теряет на время память, её натирал. Всё перепробовал. И я ведь сделал её, эту камеру, и работает она! Это «Мем» — тринадцатая буква, двенадцатый аркан Таро — «жертва превратности». Мой помощник — мальчишка, сирота Мендл — забыл, кто я такой, стоило лишь проявить пластинку, и пришлось с помощью трости объяснять ему всё заново. Младший налоговый инспектор — взяточник и мошенник — с восторгом унёс свою фотографию, которую я ему подарил, но совершенно забыл о недоимках, которые пришёл с меня получать. Работает камера, ещё как работает — но не на тебе. Дважды я тебя фотографировал, и дважды ты забывала меня, и оба раза лишь на мгновение. А потом поднимала свои искрящиеся глаза, прикрытые пеленой беспамятства, и видел я, как бьющий изнутри жар твоей любви прожигает её, и понимал, что все мои усилия тщетны.

Хорошо было бы сфотографировать этой камерой твоего братца Максимилиана, чтобы забыл обо мне навсегда, но нет, хитёр лис и не сядет перед моим объективом, пока дважды не испытает камеру на ком-то ещё. Но зато жить ты будешь долго, и ни одна болезнь к тебе не прицепится — об этом я позаботился.

Бежать, бежать отсюда, как бегу уже давным-давно, и нет конца этому пути, да и не тороплюсь я его заканчивать.

Глава 13

13.1

Макс с Мазиным быстро нырнули в метро и, посовещавшись, решили поехать к нему на квартиру, там тщательно продумать завтрашний день и составить письменный договор. Успокоившийся Мазин пошутил, что нужно будет взять с собой на встречу иголку или перочинный нож, чтобы каждый мог скрепить договор, как и полагается в таких случаях, кровью. Макс задумался и, похоже, принял шутку всерьёз. От метро компаньоны шли пешком, молча. Стемнело. Впервые со времени возвращения Михаила Александровича в Ленинград из поездки небо очистилось, и на нём одна за другой, как на фотографии в кювете, проявлялись бледные звёзды. Через истёртый от времени и проеденный молью до дыр когда-то чёрный бархатный занавес небес просвечивала Вечность, и Мазин посматривал на неё сейчас снисходительно, по-братски, как равный.

Он открыл дверь и зашёл первым, Макс, слегка замешкавшись, следом за ним. В квартире было темно, и где-то там, в этой тёмной глубине, верещала и билась о прутья клетки мышка. Это было последнее, что Михаил Александрович Мазин услышал, перед тем как погрузиться в глубокий, без сновидений, сон.

Проснулся он в кресле — старинном, с высокой спинкой, жёстком и очень неудобном. Это было единственное, что ему досталось из наследства покойной тётушки, да и то только потому, что успел он выдернуть его из цепких рук неизвестно откуда набежавших родственников, никогда не объявлявшихся при жизни старушки. Всё тело затекло, и когда его сознание наконец вырвалось из странного сна, он понял почему. Его руки были тщательно примотаны к подлокотникам, ноги — к ножкам кресла, и даже на уровне шеи было намотано несколько витков верёвки, притягивающих его к спинке кресла и не дающих ему возможности наклонить тело вперёд. В голове переливался лёгкий, никак не рассеивающийся туман, во рту пересохло. Шевелить головой вправо-влево он кое-как мог и, проделав это нехитрое движение, понял, что находится он в своей квартире, что в клетке сидит белая мышка с цифрой один на спинке и смотрит на него печальным взглядом, что у стола стоит Макс и раскладывает какие-то документы. Мазин разглядел синюю вытянутую книжечку самолётного билета, корочки паспортов и чёрную тетрадку дневника Еноха. Всё это Макс нервно распихивал по отделениям пухлого кожаного портфеля. Рядом со столом стоял большой баул, в который Макс, закончив с документами, принялся укладывать одну из камер, но остановился, когда заметил шевеление Мазина.

— Михаил Александрович, — сказал он весёлым и ласковым голосом, — проснулись? Как себя чувствуете? Головка не болит?

— А должна? — сипло отозвался Мазин. — Вы меня по темечку треснули, что ли?

— Что вы, Михаил Александрович. Как можно? Это же так грубо! Всего лишь слабый раствор хлороформа.

— Пить, — прохрипел Мазин, — воды дайте.

Макс с неудовольствием взглянул на часы.

— Да, сейчас принесу, но нам надо торопиться — у меня самолёт через три часа.

Он сходил на кухню, принёс стакан воды из-под крана и напоил Мазина. Тот пил жадно, захлёбываясь, вода стекала по подбородку. Вытирать его Макс не стал.

— Всё, время поджимает. Пора на фотосессию.

— Макс, — взвыл Мазин, — что вы делаете? Зачем? Мы же вроде так хорошо договорились обо всём с Енохом.