Седьмой от Адама

Не может, не имеет права дочь князя Карла Александра, урождённая Мария София Доротея Турн-унд-Таксис, любить еврея. Нет, никогда и никакого, будь он даже трижды красавец и бесконечно богат, а уж тем более обычного мастерового. Но влюбилась, и притом сразу, безоговорочно и навсегда. Лишь только увидела первый раз, когда принёс он какую-то из своих фотокамер её брату Максимилиану, и замерла, не сумев даже поздороваться как надо — гордо и снисходительно, как и полагается наследнице одного из богатейших родов Европы. Только пробормотала что-то невнятное, не в силах ни отвернуться, ни поднять голову и встретиться взглядом с этими прожигающими насквозь глубокими чёрными глазами на смуглом и хищном сефардском лице. Брат с незнакомцем долго беседовали о чём-то в коридоре замка, а потом он стал приходить чаще, и они надолго запирались в лаборатории Максимилиана. Что-то варили, грели в колбах, фотографировали и проявляли в ядовитых ртутных парах. Ей всё это было неинтересно, но каждый раз, как только он появлялся, она была тут как тут. Крутилась рядом, пыталась заглянуть в подвальную лабораторию и даже стала, впрочем безуспешно, упрашивать брата позволить ей участвовать в опытах.

Всё равно он пария, неприкасаемый, и не важно, что он всегда подтянут, чисто выбрит, модно и со вкусом одет, что от него всегда хорошо пахнет новыми парижскими духами, что у него прекрасные манеры. А как умён — на шести языках свободно изъясняется и читает, а как начнёт говорить о дальних краях, в которых путешествовал, о заморских странах, о невиданных животных… А когда в тёплую безоблачную ночь они лежат на крыше его дома, где у него построена обсерватория и раскинуто мягкое ложе под чистым небом, он рассказывает ей о планетах, о бесчисленных звёздах, о Млечном Пути. Они рассматривают в телескоп, который он сам смастерил, Луну и кольца Сатурна. Он показывает ей созвездия, и она уже запомнила одно — то, под которым родилась. А когда он рассчитывает её гороскопы, то сколько раз бы он их ни делал, в конце всегда выходят счастье и вечная любовь. Но не может она любить, не должна, не имеет права… И молчи, молчи, жена булочника, задёрни шторку, вернись в кровать к похрапывающему мужу и забудь о том, что тебе показалась знакомой эта тень, бесшумно выскользнувшая из дома мастера Еноха. Забудь, это не твоя тайна. Дорого может обойтись в наше время знание чужих секретов.

Но врут все гороскопы… Вернее, это он всё врёт. Не будет никакой вечной любви, и счастья тоже не будет. И он это знает. Будет замужество — вон герцог Пауль Вильгельм Вюртембергский уже посватался, и отец готов дать согласие. Будут дети, из которых не выживет и половина. И будут всю жизнь преследовать воспоминания об этих ночах под звёздным покрывалом. Но не в тёмные тона обиды и злости будут окрашены они, а лишь в цвета светлой грусти, бесконечной нежности и недоумения. Как это случилось, чем околдовал он её, что и по прошествии стольких лет вспоминает она эти ночи так свежо и остро, словно было это вчера? Почему думает о нём каждый день, отчего помнит каждое слово и не стираются в памяти тела его прикосновения? И что произошло потом? Почему и куда он так внезапно исчез?

12.2

А что я мог сделать, любимая? Я чужак в твоём мире и никогда не стал бы своим, да и ты не сможешь жить в моём. Как мог я взять тебя с собой? Переселить тебя в другое, чужое тело? Но ведь это будешь не ты. Какую бы прекрасную новую оболочку я тебе ни подобрал, это уже будешь не ты… да ведь и я буду уже не тот Енох, которого ты любила. А дети? Ты ведь захочешь, чтобы у нас были дети. Мы что, их тоже будем перемещать в другие тела, когда вырастут? А внуки? Или ты готова смотреть, как они все стареют и умирают? Любовь моя, эта лодка для одного. Для одиночки, не связанного ничем: ни семьёй, ни любовью, ни детьми, ни дружбой. В этом путешествии не может быть напарников — только временные попутчики. И я не хочу смотреть, как ты будешь стариться, и не хочу идти за твоим гробом. Мне надо уйти, надо исчезнуть раньше.