Седьмой от Адама

Так кто же он? Из дальнего уголка памяти, куда не заглядывал давным-давно, но где ничего не пропадало, а хранилось, аккуратно разложенное по полочкам, он извлёк яркие, словно случившиеся недавно, картинки детства: разрозненные, не связанные между собой, но не статичные, словно перелистываешь старый, в выцветшем лиловом бархате семейный альбом, а сборник коротких фильмов-зарисовок, когда каждая пожелтевшая фотография оживает и проигрывает маленькую сценку, которая втягивает, захватывает и вдруг внезапно обрывается, предоставляя зрителю самому вспомнить или додумать, что случилось после.

Вот Саксония, маленькое скученное гетто, трое братьев и столько же сестёр, летняя жара, запахи кухни, перебиваемые запахами гнили с улицы, удушливый смрад тесного жилья. Хедер, где он засиживается до ночи и целыми кусками наизусть заучивает Тору. Руки матери, зажигающей субботние свечи, хала на столе, радость праздника и следом оглушительный удар тяжёлого сапога в сонную дверь. А ну-ка, все! Живо собираться — и вон! Вон из нашего города, пока целы! Прочь, прочь с этой страницы, скорее перелистнём её. А вот милый и чистенький городок в Вестфалии. Тоже, конечно, гетто — ну а куда же без него — для их же блага. Их же надо защищать от народного гнева, который, если случится неурожай или ещё какие возникнут проблемы, себе выход ищет. Так что, как солнце садится, будьте любезны, господа иудеи, за ворота и под замок. Сохраннее будете. И нам дышать легче, и вы, если понадобитесь, под рукой. Ему почти тринадцать — скоро бар-мицва, скоро он станет мужчиной. Но снова колотят в дверь — и опять в дорогу. И спасибо Всевышнему, если все живы. Сколько ни листай альбом, этот грохот, в клочья разрывающий затаившуюся в тщетной надежде ночную тишину, жирной запятой стоит в конце каждой страницы. А вот и Амстердам — важная передышка. Там он пять лет пробыл учеником, а после и помощником у замечательного часового мастера, каббалиста и тайного алхимика. Там, в крошечной мастерской и спрятанной за ней лабораторией, и проявилась неуёмная жажда новых знаний, то бешеное упорство, с которым он будет стремиться к цели, и там же мудрым, гонимым всю свою долгую жизнь стариком воспитано в юноше умение скрывать это, не выделяться, стать невидимкой.

Ну и, наконец, Регенсбург. Ворота открылись, стало легче дышать, не исчез, но ослабел вековой страх, распрямились сгорбленные спины… и всё это опять оказалось ненадолго. Избавившись от Наполеона, немецкие правители быстро отменят навязанные им указы о даровании евреям гражданских прав, и всё вернётся на круги своя. Всего лишь несколько спокойных, наполненных надеждами и планами на безоблачное будущее лет, и вновь застучат в дверь тяжёлые сапоги, вновь будут сгонять в очередное гетто, но всё это уже без Еноха — его уже там не будет. Он отделит свою судьбу от судьбы не только своего народа, а и от любой человеческой общности — теперь он сам по себе. «Несть ни эллина, ни иудея»… Ну да… тогда он и есть лучшее подтверждение идеям этого иудейского сектанта. Впервые за все эти годы он подумал о том, что с тех пор, с момента первого переселения в новое тело, он не вспоминал, кто он, не вспоминал о своём прошлом и о своём происхождении. И только вот сейчас этот дурак Макс, породистый ариец с ветвистым генеалогическим деревом, увешанным чистокровными предками, ведущими свой род от варваров, разрушивших когда-то римскую цивилизацию, напомнил ему об этом. Предки эти, в мехах и парче, в камзолах, обшитых золотыми галунами, в шляпах с перьями и в рыцарских шлемах, гордо и грозно взирали с огромных потемневших портретов в золочёных рамах, которыми были обвешаны стены замка. Они презрительно ухмылялись, бряцали оружием и сердито хмурились, глядя на своих бестолковых потомков, на запустение и разорение фамильного гнезда. Некоторых из них Енох знал лично, помнил их жестокость и алчность, пренебрежительное отношение ко всем, кого считали ниже себя по происхождению, ко всем, в ком текла иная кровь. Все они давно сгнили в фамильном склепе, а их немногочисленные потомки, уже многократно разбавившие свою «благородную» кровь, не помнят их имён и сообразят, о ком речь, лишь прочтя табличку под запылённым парадным портретом. Они сгнили, а он, Енох, здесь! И намерен задержаться на этом свете как можно дольше.