Седьмое небо в рассрочку

Мерзавка не закрыла глаз, напротив, она их широко распахнула и ждала. Шатунов прочувствовал напряжение, как сжались все ее мышцы, углубилась и потемнела ямка между ключицами, а душонка наверняка не знала, куда деться. Теперь надо нажать на курок, это просто… очень простое движение пальцем… и непросто!

– Страшно? – хрипло спросил он.

– Да, – честно призналась она.

Хорошо! Так и должно быть – страшно! Как было страшно Ксении, ему, когда он мчался в деревню. Шатунов ненавидел эту девчонку и хотел продлить ужас перед той болью, которую она ощутит.

В то же время он собирался с духом, чтоб нажать на курок и наконец-то увидеть мучение, агонию, заодно накормить свою ненависть. Но как трудно нажать! Убить…

Из угла ее глаза выкатилась прозрачная слеза, пронеслась вниз и упала куда-то на подушку.

Чертовая слеза… Не вовремя появилась, у Шатунова нечто дрогнуло внутри, он опустил руку с пистолетом.

– Все в порядке? – заглянул в палату Марин.

– Закрой дверь! – рявкнул шеф, не обернувшись.

К счастью, Марин не увидел пистолета, а то бы Шатунов от него легко не отделался. И вот Леонид Федорович снова уставился в глаза девчонки, которая убила его Ксюшу…

Еще раз взметнул руку с пистолетом…

А выстрелить не смог! Неужели он слабак по сравнению с этой гадиной? Видимо, да. Мало ненависти, мало решимости, нужно еще что-то, чего нет в нем.

– Хочешь жить… – сказал он в раздумье.

Потом бросил одно слово, наполненное презрением, не исключено, что презрение отнес на свой счет, и стремительно вышел из палаты. Разумеется, он не услышал, как Люда в ответ на магическое слово «живи» тихонько вымолвила:

– Спасибо.

Сложно ему было примириться с потерями, да и с собой нелегко, но прошла неделя, другая, еще одна… В конце концов, у него остался Павлик, и, раз уж ничего не изменишь, надо ценить то, что есть.

Шатунов шел по аллее кладбища, положив руку на плечо сына, в другой он держал пиджак. Рядом шел Вовка, Владимир Витальевич, бесценный друг. Денек выдался прекрасный, летний. Вообще-то, если б он был ненастным, снежным, ветреным, Шатунов приехал бы на кладбище и пару часов провел бы у могилы Ксении. В будние дни он ездил сюда тайком с Южиным, по воскресным дням брал сына, но только сегодня смог рассказать ему полную историю его матери, преподнеся как подвиг. А Пашке не нужны подвиги:

– Я не понимаю ее. Когда ты на похоронах сказал, что это моя мать, я ничего не почувствовал. Папа, извини, врать не хочу.

– Вырастешь – поймешь.

– Никогда.

– Она оберегала тебя, меня…

– Лучше б она была рядом.

– Она и была рядом. Всегда. Просто ты ее не знал, поэтому не замечал. А мама старалась не пропускать твои соревнования, приходила в школу на линейки, ездила с нами на отдых, только жила в соседнем номере. А когда ты был маленьким, часто навещала тебя, если же болел, была с нами, но потом… ты же рос, мог нечаянно выдать ее и себя. Она любила нас…

– Па, ваша история – хоть книжку пиши. Да, да, пап, ты расскажи писателю, а я остаюсь при своем мнении.

М-да, Шатунов и сам в замешательстве: тогда ему казалось одно, сейчас видится другое, наверное, он не все возможное сделал. Однако Ксения лучше знала положение вещей, Леонид Федорович принял ее условия, а теперь обязан защитить мать в глазах сына:

– Зря. Ты не знаешь, Паша, что за люди бывают, не всегда видно, кто перед тобой. Вон про меня сколько насочиняли – я людоед, а ведь не причинил вреда ни одному человеку… никого не убил…

Не смог убить. Стыдно признаться в этом сыну. По-настоящему сильно и осознанно он ничего не желал, как собственноручно пристрелить убийцу, и молился, чтоб девчонка выжила. Мысленно режиссировал акт возмездия, проигрывал, как безжалостно, хладнокровно, медленно, выпуская каплю за каплей кровь, убивает девчонку и наслаждается ее муками. Маленькая тварь выжила, а у него рука с пистолетом предательски… нет, трусливо опустилась.

– Научись, Павлик, распознавать людей, – вздохнул он. – Ты не должен судить ее, мама защищала нас, наши жизни. Благодаря маме свалили монстров, правда, уже без нее. Алло! – поднес к уху звонивший мобильник Шатунов. – Я слушаю, говорите…

– Леха, это я. Тот, кто увез твою дочь.

Шатунов получил адреналиновый удар и остановился, едва выговорив:

– Идите в машину, я скоро…

Он втянул носом воздух, будто брал на нюх позвонившую сволочь, хотя она была за много-много километров. Жаль, ух, как жаль, что Дубенич далеко. Иначе зубы Лехи не друг о друга терлись бы, издавая симптоматичное скрипение, а вонзились бы Юре в глотку.

– Молчишь? – рассмеялся Дубенич. – Неужели вы докопались? Хм, у меня неплохое чутье, вовремя я слинял.

– За что? – выдавил Шатун, ибо Юрка остался для него неизведанной галактикой.

В паузе он присел на скамейку у могилы рядом с обочиной кладбищенской дороги. Шатунов не смог нажать на курок, зная, что на больничной койке лежит прямая убийца, но эту гадину, голос которой бил по нервам из трубки, пристрелил бы, не дрогнув!