Седьмое небо

Голова болела, во рту было сухо и противно. Он лег спать около часа, а в полвторого позвонил Приходченко, и нужно было принимать какое-то решение. Газета вышла, даже они с их почти что запредельными возможностями не могли отмотать время назад и заставить ее вернуться в типографию.

— Давай Катьке звонить, — предложил Приходченко, но ему легко было говорить — Катьке!

Жена Тимофея Кольцова, до того как сделалась пресс-секретарем мужа, работала замом Приходченко, и Тимофей положил на нее глаз, как раз когда она занималась его предвыборными делами. Приходченко по старой памяти продолжал считать ее лучшей подругой, но осторожный Абдрашидзе понимал, что, как только в дело включится Катерина, Кольцов моментально узнает обо всем, а они еще совсем не готовы объясняться с батяней. Что бы там ни натворил Шубин, аристократ хренов, его, Игоря Абдрашидзе, тоже хвалить не за что. Он все проспал, о публикации ничего не знал, утечку информации допустил, чтоб она сгорела, вся эта информация!..

— Иди, Игорь Вахтангович, — приказал Тимофей тихо. — И попроси Елену Львовну, чтобы она часа на два вызвала Барышева и Бойко.

Дмитрий Бойко был начальником кадровой службы, и это означало только одно — конец карьеры Егора Шубина. Впрочем, с карьерой и так все было ясно. Но вот оставит ли батяня жизнь незадачливому комбинатору, пока не ясно.

Тимофей услышал, как тихо притворил за собой дверь насмерть перепуганный Абдрашидзе. Он еще немного постоял, размышляя, обошел стол и опустился в кресло.

Так-так.

Тимофей сцепил на животе огромные ручищи и прикрыл глаза.

Что-то тут не так. Что-то тут явно не так, и что именно — он пока не знает.

“Неладно что-то в Датском королевстве” — так напевает тесть Дмитрий Степанович, когда его собаки вдруг начинают скучать и отказываться от ужина.

Бывал Тимофей в этом самом Датском королевстве, и к русалке его зачем-то водили — это у них вроде как национальное достояние такое — баба с рыбьим хвостом на камне. Страна как страна, ничего особенного там последние триста лет, по мнению Тимофея, не происходило, и что там могло быть не в порядке — неизвестно.

Жена его Катерина ужасно веселилась и говорила: “Тимыч, ты самый дикий человек на свете. Это же произведение великого Вильяма нашего Шекспира”, — но он все равно не понимал.

Тимофей Кольцов плохо знал главу своей юридической службы, хотя тот работал в компании лет… шесть, наверное. По нынешним временам срок просто гигантский. Конечно, он был посвящен во многие, скажем так, неофициальные стороны Тимофеева бизнеса. Полностью Кольцов не доверял никому, не доверял он и Шубину. Больше того, к его показному аристократизму приземленный и необразованный Тимофей Ильич относился с настороженной неприязнью, но все же до сегодняшнего дня он был совершенно уверен, что Шубин — последний человек в его империи, который будет строить против шефа какие-то козни. Это противоречило здравому смыслу. Репутация юриста не просто красивые слова. Это его хлеб с маслом. Потеряешь репутацию — все, считай, ты кончился. Можешь смело осваивать профессию зубного техника или специалиста по разведению ранних овощей.

“Выходит, ошибся, Тимофей Ильич? Выходит, неправильно ты считал…”

— Тимофей Ильич, Шубин Егор Степанович, — тихо доложила секретарша. Тимофей кивнул, как будто она могла его видеть, и она, как всегда, поняла все правильно.

Шубин был бледен до зелени. “Трусишь? — подумал Тимофей с неприязнью. — Правильно делаешь, что трусишь”.

— Садитесь, Егор Степанович, — предложил Кольцов. — Может, вы мне объясните, что задела описаны в статье “Закон есть закон”, которую сегодня напечатала газета… — Он наклонился, рассматривая название газеты, которое позабыл.

— “Время, вперед!”, — подсказал Шубин. Голос у него был совершенно спокойный.

— Да, — согласился Тимофей Ильич вяло, — “Время, вперед!”. И имейте в виду, Егор Степанович, если даже десятая часть того, что там написано, — правда, вам лучше немедленно встать, ближайшим рейсом улететь на Соловки и постричься в монахи. Если же там хотя бы половина правды, то постригаться в монахи вам уже поздно.

— Тимофей Ильич…

— Я никогда не угрожаю, — перебил его Кольцов и улыбнулся. — Я просто обещаю…

Егор дошел до двери в свою приемную и секунду постоял, взявшись за начищенную до блеска медную ручку. Он брался за нее тысячу раз, никогда не обращая на это внимания, а сегодня, почувствовав ладонью ее гладкие, полированные завитки, он почему-то отчетливо понял, что все: его жизнь кончилась.

Он не думал об этом, пока читал эту гадкую статью — целый разворот! — в утренней газете, он не думал: об этом, когда позвонили из приемной шефа и попросили срочно вернуться на Ильинку, не думал, подрезая все подряд машины на Садовом кольце. Почему-то он был совершенно уверен, что, как только он скажет шефу, что все это неправда, тот вздохнет с облегчением, пожурит, что Егор был неосторожен с прессой, и отправит работать. Ну, может, поорет немного.