Седьмое море

— У меня через полчаса посадка. — Банкир демонстративно посмотрел на часы. — Если у вас есть ордер на мой арест — предъявите, и я, пожалуй, задержусь в этой стране.

— Но рветесь на Землю обетованную. Понятно. Нет у меня ордера.

— А на нет, извините… — Зебриевич развел руками.

— За что вы так не любите Сажина?

— Не люблю? — банкир посмотрел на него с удивлением. — Извините, я не оперирую такими понятиями. Есть люди удобные для меня, а есть неудобные. С Сажиным крайне трудно договориться. Почти невозможно. А ведь я ему предлагал сотрудничество. Но он не понимает своей выгоды, — с сожалением сказал Зебриевич. — Мы могли бы разбогатеть только на страховых премиях. У него ведь крупный бизнес, бывает и скоропортящийся товар, срыв поставок. Я бы мог все это устроить. — Он тяжело вздохнул. — Но Сажин — это Сажин. Видать, у бабы своей научился. Данька правильно про нее сказал: в честности, когда она сильнее всех остальных человеческих качеств, есть что-то отвратительное.

— Он и вам это говорил? — хмыкнул Алексей. — Видать, это его больное место, Голицына. А Сажин с вами не хочет иметь никаких дел. Тогда вы подсунули его жене любовника. Точнее, попытались. Но Дарья Витальевна на провокацию не поддалась. И какова была реакция Сажина?

— Он гордится своей женой, — признался Зебриевич. — Посмеялся надо мной. Сказал, что я плохо разбираюсь в людях.

— Зачем вам так надо было их развести? Она бы получила половину всего, так? И попала бы под влияние Голицына. А там уж вы бы легко прибрали холдинг к рукам.

— Это всего лишь ваши фантазии, — поморщился Зебриевич.

— У меня нет при себе диктофона.

— Знаю я эти ваши штучки, — с опаской сказал банкир. — Поэтому, извините, я не понимаю, о чем вы.

— Ведь вы видели, как Голицын столкнул жену за борт.

— Не понимаю, о чем вы.

— Вы были в сговоре или Голицын действовал в одиночку? Целью было подставить Сажина, это понятно. Домашняя заготовка или экспромт? Колитесь, Семен Абрамович! Кто столкнул ее за борт, Голицын или все-таки вы?

— Да идите вы… — прошипел Зебриевич, уже не сдерживаясь…

На семи ветрах, в новогоднюю ночь

— Сема, тебе уже хватит, — подошедшая к столику жена решительно отставила в сторону наполовину пустую бутылку виски.

— Женщина, ша! — Зебриевич лихо опрокинул рюмку, которую успел налить, пока Софа ходила в уборную.

— Да что ж ты творишь-то! — пришла в ужас жена. — Сема, что на тебя нашло?! У тебя же гастрит! О детях подумай!

— Я о них и думаю. — Зебриевич мрачно посмотрел на вторую половину. Спросил: — Где Сажин? Куда он подевался? Поговорить надо.

— В баре. На него только что при всех вешалась Анжелика, — презрительно сказала Софа. — Женщине не пристало столько пить! И так себя вести! Бедный Данечка, — жалостливо посмотрела она на Голицына, который стоял у лотков с горячим, у шведского стола. — Вот уж кому не повезло с супругой! Ну что она нашла в этом Сажине?

— Не скажи, — хохотнул Зебриевич. — Сажин мужик. Да еще весь в белом… Ну а он что? Анжелика — баба красивая. Неужто устоял? Я знаю, что Дашка его не балует. В смысле к себе не подпускает.

— Он из вас самый трезвый. Почти и не пил, — с уважением сказала Софа. — Они с Анжеликой, наверное, и сейчас ругаются.

— Ругаются?

— Она ж ему сказала, что он импотент!

— Да ты что?! — Зебриевич расхохотался. — Смелая тетка!

— Какой позор! На них все смотрели! И зачем мы только сюда поехали, в этот круиз?!

— Погоди. — Зебриевич решительно встал из-за стола.

— Куда?! Не пущу! — вскочила и Софа.

— Да погоди ты!

Он, слегка пошатываясь, направился к Голицыну, который все еще не решил: рыба или мясо?

— А твоя-то набралась, — хлопнул его по плечу Зебриевич.

— На себя посмотри, — огрызнулся Дан. — Тоже нарядился. Вон галстук из кармана торчит.

— А я что? Я при своей бабе. А вот твоя на твоего же лучшего друга вешается. При всех. Хотя вы ведь с Сажиным давно уже не друзья. Позорище-то, а? Так и тащит его в койку! Озабоченная. Что ж ты, Данечка, бабу свою не удовлетворяешь? А она еще орет, что Сажин импотент! Упрек-то не по адресу.

— Где они?! — взвился Голицын.

— В баре. Софа не выдержала, убежала. Она таких слов не знает, какими они обмениваются. Кругом он тебя, Данька, сделал, Сажин-то. И дочку его тебе не заполучить. Девица с норовом, знаю я ее. Вся в папку своего.

— Не очень-то и нужна, — усмехнулся Голицын.

— А жить на что будешь? Бабки где? Погоди, завтра день наступит — Сажин все тебе расскажет про твою дальнейшую жизнь.

— А именно?

— Как говорится, расставит все точки над i, — пьяно рассмеялся Зебриевич и пожаловался: — Что-то я и впрямь перебрал… Выпрет тебя, Данька, Дмитрий Александрович из своей фирмы. По миру пустит.

— Это мы еще посмотрим, — пробормотал Голицын, опуская на ближайший столик все еще пустую тарелку и доставая из кармана мобильник. — Алло? Даша? Ты уже легла?

Он покосился на Зебриевича и отошел в сторонку, прижимая к уху трубку. «Актер, — невольно подумал тот, глядя, как на глазах меняется у Дана лицо, голос становится вкрадчивым. — Где ты, девочка моя? Тебе одиноко? Мне тоже…»