Седьмое измерение

Я подкрадывался на цыпочках ко лжи, пока она отдыхала, и бил ее по затылку журналом «Здоровье», сложенным вдвое. Ложь недовольно морщилась и умирала. Впрочем, умирала она ненадолго, на каких-нибудь полчаса. Потом ложь оживала и становилась еще жирнее.

Тогда я переменил метод. Я вывел искусственно парочку маленьких, но достаточно злых истин и натаскал их на ложь. Мои истины подскакивали ко лжи и перекусывали ей шею. Ложь надежно умирала.

Постепенно мои истины расплодились и разжирели. Скоро они уничтожили всю ложь, которая водилась вокруг. Им просто нечего стало делать. Они путались под ногами, мешали движению, требовали пищи и заявляли массу других претензий.

Пришлось их потихоньку топить. Но тут выяснилось, что утопить разжиревшую истину не так-то просто. Истины вели себя по-хамски.

Они плавали на поверхности и лаяли на меня как собаки.

Люди показывали на меня пальцами и кричали:

— Он топит истины, мракобес!

Они просто плохо знали историю вопроса. На самом деле я был истребителем лжи.

Они и мы

Они хитрые. Выскочат откуда-нибудь и давай нас колотить.

А это не мы.

Сильно огорчившись, уползают обратно.

Мозги у них извилистые и запутанные, как лабиринт. Войдешь туда и долго бродишь в одиночестве, натыкаясь на стены. В голове у них гулко и прохладно. Одичавшее эхо носится из стороны в сторону. На стенах лабиринта видны торопливые записи карандашом.

Они любят делать заметки на стенах.

Наконец находишь центр лабиринта, затратив на поиски целый день. А там пусто.

Они отлили из чугуна карту России, украсили ее флажком и понеслись на нас, держа карту наперевес, как таран. Сзади бежал самый маленький, ухватившись за чугунную Камчатку.

Со свистом и гиканьем мчались они к нам, целя в грудь побережьем Финского залива.

Им удалось свалить нас и придавить сверху чугунной картой.

Теперь мы лежим где придется и физически ощущаем, как отпечатываются на коже горы, долины, деревни и города.

Они умеют уметь.

Мы одеваемся, а они умеют одеваться. Мы едим, а они умеют есть. Мы пьем, а они умеют пить. Мы пишем, а они умеют писать. Мы живем, а они умеют жить.

Зато мы умеем смеяться.

Толпа

Во мне много всяких людей, временами — целая толпа.

Один женат, у второго вчера вечером болела голова, третий любит выпить, четвертый его за это презирает, пятый ходит с детьми в цирк, у шестого неприятности по службе, седьмой чертовски свободен, восьмой ленив, до девятого трудно дозвониться, у десятого есть возлюбленная, одиннадцатый очень беден, двенадцатый боится собак, тринадцатый просто счастлив, к четырнадцатому любят ходить друзья, пятнадцатый одинок, на шестнадцатого можно положиться, на семнадцатого нельзя, восемнадцатый много думает, девятнадцатый тоже, но о другом, двадцатый умирает по воскресеньям, а остальные семьдесят пять представляют меня в различных учреждениях.

Никто из нас не играет на скрипке. Но зато мы очень любим разговоры о сложности души, которые помогают нашему коллективу выдерживать конкуренцию цельных натур.

Дуэль

Дошло до того, что он бросил в меня перчатку, но не попал.

Я поднял перчатку и протянул ему. Он взял перчатку двумя пальцами, как шелудивого котенка, сунул в карман, а пальцы вытер носовым платком.

— Значит, дуэль? — с удовольствием выговорил он, гордясь.

— Дуэль так дуэль, — пожал плечами я.

— Выбирайте оружие, — сказал он и набрал в легкие столько воздуха, что чуть не полетел.

— Телефон, — сказал я. — Мне удобнее всего телефон.

В назначенный час ко мне пришел секундант, я набрал номер, и дуэль началась. Первым стрелял он.

— Вы подлец, — сказал он.

— Совершенно с вами согласен, — сказал я.

— Не иронизируй, мерзавец! — закричал он.

— Вы зря теряете время, стреляя вхолостую, — заметил я. — Все это я уже давно знаю. Хотелось бы чего-нибудь новенького.

— Кретин! Бездарь! Негодяй! — выпалил он.

— Это лучше, но все еще слабо, — сказал я. — Напрягите воображение.

— Сволочь… — прохрипел он. — Стреляй, гад!

— Вы забыли сказать, что я подонок, гнусная тварь, алкоголик, баран, сукин сын, прохиндей, блюдолиз, лизоблюд, козел и дерьмо. В особенности — дерьмо.

В трубке наступило молчание, а потом испуганный голос его секунданта сообщил:

— Он убит…

— Жаль, — сказал я. — Это был чистый ангел, а не человек.

Зонтик

Вдруг пошел дождь из букв. Сначала мелкий, которого никто не замечал, а потом настоящий ливень. Буквы были черные, пахнувшие типографской краской. Их потоки застилали свет. Падая на землю, дождь превращался в густые черные лужи из букв, копошившихся, как клубок червей. Их и прочесть нельзя было толком.

А дождь все лил и лил, похлестывая землю черными типографскими строчками. Некоторые умудрялись читать их на лету, пока они не превращались в лужи. Другие глотали их и умирали от несварения желудка. Я поступил иначе.

Я набрал достаточное количество твердых знаков и смастерил из них зонтик. Пришлось проявить терпение, потому что твердые знаки теперь — редкость.

Хулиганы