Седьмая встреча

Ей не следовало идти в столовую в то время, когда на Острове хоронили бабушку. И вообще находиться в городе, потому что Эмиссар приказал ей приехать домой. И тем не менее, она сидела в столовой.

Руфь видела этого парня много раз. Он учился в одной из групп, поступил прямо на третий курс, потому что у него уже был сдан экзамен-артиум.

Уве Кристофферсен, прическа а-ля Элвис Пресли, большой рот. Он посещал театральный кружок, участвовал в спортивной команде и пел в хоре. У него была привычка тормошить человека, с которым он разговаривал, и без конца сыпать историями. Грустными и веселыми. Знакомых у него было не счесть, каждый для своей надобности. Турид говорила, что «с ним всегда весело», и ее глаза при этом горели восторгом.

Он подскочил к очереди в тот момент, когда Руфь отвернулась от прилавка с чашкой кофе в руках. Черепки чашки разлетелись по полу, все было залито кофе. Оба они обожглись, она обожгла руку, он — грудь. Рубашка была испорчена.

— О черт, спасибо! — воскликнул он.

— И тебе тоже! — ответила Руфь.

— Я куплю тебе кофе, — сказал он и втиснулся в очередь.

Они взяли свои чашки и сели за один столик. Она предложила выстирать его рубашку. Он и слышать не хотел об этом, но если она настаивает…

Уве пристально ее разглядывал, отметил, что красный вязаный жакет ей к лицу.

— Чего ты такая грустная? Обожглась?

— У меня умерла бабушка, — вырвалось у Руфи.

Он пододвинулся к ней вместе со стулом и взял ее за руку.

— Сочувствую твоему горю! Моя мама тоже умерла. Правда, давно. Давай сходим в кино сегодня вечером? Тебе надо развеяться. Давай! Я приглашаю!

Два часа Руфь пыталась следить за действием фильма «Мы завоевали дикий Запад». Джон Вэйн скакал на лошади, стрелял и размахивал шляпой. В какой-то момент Руфь подумала, что все, кто пил кофе на бабушкиных поминках, должно быть, уже давно разошлись.

Кинозвезды спустились по стремнинам Огайо и не погибли. Тетя Рутта и мать уже вымыли посуду и все убрали. Храбрые солдаты Прескотта сражались с индейцами и бандитами. Дядя Арон, наверное, обнимает плачущую тетю Рутту. Нет, сейчас она уже больше не плачет. Между Южными и Северными штатами шла страшная война. Все происходило слишком быстро и в то же время страшно медленно. Уве крепко держал ее обожженную руку.

Когда они вышли из кинотеатра, светила луна и мерцали звезды. С ними по улице шла бабушка. Все-таки на ней были те черные, тесные туфли. Лишь когда они прокрались в комнату Уве, бабушка остановилась и не захотела идти дальше.

Уве убрал с неприбранной кровати книги, лыжную мазь, непонятно откуда взявшийся там стакан из-под молока и поставил «Битлз».

От джина, который они пили из обычных стаканов, и «She’s a Woman» [27]голова Руфи сделалась легкой, как пушинка на ветру. Потом ей стало холодно, и она заплакала, но у него были такие теплые руки. Он погасил свет и пошарил в ящике ночного столика, пробормотав ей: «Ты сама понимаешь».

Быстро и ловко он справился с пуговицами и молниями. Один раз, уже чувствуя его в себе, Руфь подумала, что бабушка стоит сейчас где-то на морозе, потому что не хочет им мешать.

«I should have known better» [28], — пели «Битлз». Руфи казалось, что она чувствует запах скипидара.

* * *

Многие девочки из их группы спали с молодыми людьми, за которых надеялись выйти замуж. Руфь не собиралась выходить замуж за Уве. Но однажды после танцев, когда она уже убедилась в его популярности, Уве сказал ей, перекрикивая встречный ветер и несущийся в лицо снег:

— Летом мы поженимся!

Руфь не испытала никакой радости, ведь это само собой разумелось. Ее охватило чувство, похожее на усталость.

— Лучше подождем, пока закончим училище, — предложила она.

Он зашагал быстрее. Гораздо быстрее, словно не желая, чтобы она нагнала его.

— Не сердись, — сказала она, к собственному удивлению.

— А я и не сержусь. Я уже привык, что тебе плевать на меня.

Ее уверения, что она вовсе не плюет на него, ничего не изменили. Девушка, которая не хочет выйти за него замуж, плюет на него. Железная логика.

Целую неделю Руфь наблюдала, как девушки бегают за Уве.

Ей казалось, что по ее жилам вместе с кровью течет тонкая игла и царапает тонкую ткань сосудов. Каждый раз при виде того, как он стоит, склонившись над какой-нибудь девушкой, или смеется с другой, даже не глядя в ее сторону, игла протыкала одновременно все четыре отдела сердца. Руфи казалось, что она не дышит уже шесть дней. Она не могла рисовать, тем более — читать.

Сидя дома, она гадала, что сейчас делает Уве, а в училище пыталась не замечать того, что разворачивалось перед ее глазами. Из-за постоянной тревоги она сама себя не узнавала. Усталость от вечного напряжения мешала ей мыслить логично. Стоило ей выйти из дома, как ее тут же тянуло обратно. Дома же ее терзало желание куда-то бежать. Она совсем перестала есть.

Утром в субботу, когда они встретились в коридоре, Руфь сунула ему записку. «Мне надо с тобой поговорить», — было нацарапано на клочке бумаги. Он даже не остановился, с холодной улыбкой взял записку и проследовал дальше.