Читаем Седьмая встреча полностью

АГ бросил пальто на стул и опустился на колени, чтобы подобрать кисти. У него были светлые вьющиеся волосы, которые разделились на затылке, когда он наклонился. На макушке волосы были редковаты, но на затылке у корней вились густые завитки. Почему-то это произвело на Руфь гипнотическое впечатление.

Сквозь тонкую ткань пиджака проступали линии его спины. Пиджак, безусловно, был очень дорогой. Матовая поверхность ткани так и манила прикоснуться к ней. Когда он положил кисти на стол, уголки его губ изогнулись в улыбке. На губах лежал легкий налет сластолюбия. Сколько ему примерно лет? Сорок?

Когда Руфь пошла к умывальнику, чтобы набрать воды, он следил за ней, словно боялся, что она исчезнет. От этого ее обдало жаром, и на душе стало тревожно. Она попросила его сесть на диван, и он наконец стал смотреть картины.

Он переворачивал и те, что стояли лицом к стене. В конце концов он прислонился к дверному косяку и спросил, можно ли у нее курить. Она кивнула и дала ему пепельницу.

Пока АГ ходил по комнате и еще раз просматривал все тридцать четыре картины, он, словно драгоценность, держал пепельницу на ладони, при этом он ни разу не взглянул на Руфь. Если бы у нее под рукой оказалась газета, она успела бы за это время прочитать большую статью.

Потом он попросил разрешения снять пиджак, она опять кивнула. Когда он стоял к ней спиной, держа перед собой картину, Руфь поймала себя на том, что не спускает с него глаз. Она отвернулась и глотнула воздуха.

АГ отставил к стене картину, изображавшую обнаженную женщину с широким корсетным поясом на талии, и включил верхний свет. Он передвигал картины и вообще вел себя так, будто, кроме него, в комнате никого нет.

Руфь сидела в плетеном кресле и пыталась делать вид, будто ничего особенного не происходит. При ярком свете верхней лампы она увидела большого паука, плетущего паутину между балкой и скошенным потолком.

Наконец АГ обернулся к ней и заговорил. Она не предполагала, что он окажется таким откровенным, таким безжалостным. Он критиковал односторонность в выборе мотивов, назвав это манерной наивностью, но похвалил ее смелость, композицию и живопись.

Он отобрал двенадцать или тринадцать картин и, поднимая одну за другой, рассуждал о фунте, о достоинствах живописи, цвете, композиции и сюжете каждой картины в отдельности.

Вскоре Руфь поняла, что ей хочется, чтобы он говорил как можно дольше. Голос. Рубашка, немного вздувшаяся с одной стороны, при верхнем свете давала зеленоватую тень.

Но вот он отвернулся от картин. Его глаза сверкали. Он кивнул, словно подтверждая что-то, чего она так и не поняла. Да и как тут поймешь, когда он так смотрел на нее.

— Да! Все именно так, — подтвердил он на жестком, режущем слух английском.

Потом он бросил быстрый взгляд на часы, и она поняла, что это конец.

Когда он уходил, хозяйка стояла на лестнице. Она поздоровалась с ним, быстро говоря что-то по-норвежски. АГ поздоровался с ней вежливо, но сдержанно.

После его ухода хозяйка сказала с восхищением:

— Боже мой! Какой мужчина! Надо иметь большое мужество, чтобы носить такие длинные локоны!

Через три недели Руфь получила письмо, в котором он предлагал ей место в мастерской в Берлине с августа следующего года и возможность выставить пять своих картин, не считая новых, если они у нее появятся.

Руфь набралась храбрости и позвонила ему, чтобы поблагодарить и сообщить, что принимает его предложение. Звук его голоса внушил ей страх, что он положит трубку раньше, чем она успеет сказать, что приедет. Он был слишком глухой и деловитый.

С грехом пополам она объяснилась с АГ, забыв, что записала все, о чем хотела спросить. Она заикалась и с трудом подыскивала слова, но он, похоже, все понял. Голос его потеплел и стал не таким надменным. Он поблагодарил ее за последнюю встречу и сказал, что рад их будущему сотрудничеству. Он позаботится и о том, чтобы ее квартира была рядом с мастерской. Он ей напишет.

Мастерская была большая и светлая с видом на фасады и трубы, находящиеся в восточном секторе за Берлинской стеной. Комната Руфи, выходящая в парк, была меблирована по-спартански, как тюремная камера. Все было выкрашено в белый цвет. В том числе и пол. На высоком окне не было ничего, кроме поднятых пыльных жалюзи.

Осенью 1974 года Руфь балансировала между двумя профессорами, которых посещала, чтобы научиться элементарным вещам, как выражался АГ. Для самостоятельной работы времени у нее почти не оставалось, и это ее раздражало. Но вместе с тем именно поэтому она поняла, что должна держаться своего пути.

— Сперва разрушается, потом строится, — говорил ей АГ, когда она жаловалась, что у нее не остается времени на живопись. Он водил ее по вернисажам, выставкам, музеям. Иногда она получала только адрес и должна была добираться туда самостоятельно.

Они никогда не встречались как друзья, без связи с искусством. Каждый раз, когда ей начинало казаться, что их отношения становятся похожи на дружбу или единомыслие, АГ решительно ставил ее на место, переставая обращать на нее внимание.

Перейти на страницу:

Похожие книги