Седьмая ступень совершенства

"Вот и поговорили! - думал несчастный Николай Павлович. - Вот - сын! Это - сын! Это - жизнь..." - в несчастности своей совершенно забыв, что сам когда-то от него ушел, бросив, отстранив, отринув рвущегося к нему, привязчивого, неловкого, безобразно стриженного ребенка. Да и не любил он его никогда. А кого он любил? Когда-то мать, отца, брата... И после уже никого. Так ему казалось сейчас.

В полном изнеможении он лег на диван в зале и накрыл ухо диванной подушкой. И вдруг успокоился. Как будто спрятался наконец.

Позвонили. Николай Павлович, не меняя положения, дотянулся рукой до телефона. Голос был сухой, властный и фамильярный.

- Коля, где твоя колдунья?

- Не знаю... - сказал Николай Павлович.

- Не дури, Коля. Хорошо подумай.

И тогда Николай Павлович, даже немного заикаясь, назвал номер своего мобильного телефона.

Когда Евгении позвонили, Кларка была еще в ванной.

- Надо встретиться, - сказал знакомый голос. - Или к вам приехать?

Кларка была в ванной, девочки-близняшки, как заклинания, бубнили какие-то правила. Кларкин муж в номере гостиницы в Мюнхене вместе с приятелем-немцем уже распили армянский коньяк и, обнявшись, пели русские песни.

- Я сейчас выйду, - сказала Евгения.

Сердце ее сжалось, но это был не страх, а скорее какая-то холодная тоска. Она оделась, взяла сумочку и тихо вышла из дома.

Евгения шла по улице, следом за ней, на небольшом расстоянии следовала какая-то машина. У небольшого сквера Евгения остановилась. Машина остановилась тоже. Вышли - Седой и уже знакомый Евгении коренастый парень, пошли ей навстречу. Вокруг не было ни души. Евгению охватило чувство полной беспомощности и потерянности, ноги вдруг ослабели и еле держали ее, и только в этот момент она поняла, что взялась за непосильное дело. Действительно, что она могла? Поставить диагноз, вылечить ангину, увидеть то, чего не видят другие. И это все. Изменить же что-то в этом сложном мире людей она не могла...

- Что же вы? - с нехорошей интонацией в голосе сказал Седой. - А я вас предупреждал... Предупреждал. Только парня подвели... Меня мои люди не подводят...

И тут Евгения услышала: "Иногда у меня болит...". С жалующейся, детской интонацией, и поняла, что обладателя этого голоса уже нет на этом свете. А когда поняла, ярость и возмущение захлестнули ее, породив такую силу, что неожиданно не только для Седого и его коренастого подручного, неожиданно для самой себя... она исчезла.

- Где она? Где? - заорал Седой и бросился к темным кустам. - Стреляй!

Не видно было рядом с ними Евгении.

Немногим меньше чем через сутки на перрон вокзала небольшого городка из поезда вышла женщина в мятом плаще, с изможденным, серым лицом. Она пересекла привокзальную площадь, прошла мимо Дома культуры, мимо статуи пионера без руки и с разбитым горном и углубилась в лабиринт улиц, заполненных одноэтажными домами. В самом конце одной из них, у одного из домов, окруженного добротным высоким забором, остановилась, открыла калитку и вошла. Под ноги метнулась маленькая, злобная собачонка, но, узнав, радостно заскулила. Женщина подошла к дому и без сил опустилась на ступеньки крыльца. Собачонка в истерике собачьего счастья визжала, подпрыгивала и лизала ей лицо. Из дома вышла полная, крупная женщина с оплывшим, добродушным лицом и всплеснула руками:

- Господи! Евгения!

- Я... - сказала Евгения, от слабости уже теряя сознание.

Проснулась Евгения на перине и под периной, в объятиях огромной старой кровати. Рядом мурлыкал кот, тикали ходики в соседней комнате, пахло старым, но чистым домом. Вошла Варвара, села в ногах.

- Ну как? - спросила Варвара. - Ничего, жить будешь. Побудь, не гоню. Но рассчитывать не рассчитывай. Это я тебе как на духу. Ушла моя сила, была да вся вышла. Квартиру сыну построила? Построила. Дочке. Машину внуку прошлым летом купила. Все руки тянут, рты разевают, сколько ни лет, а все как птенцы. А я ведь слабая на своих, мягкая душа... Сама знаю, сама виновата.

- Ничего, - сказала Евгения. - Я справлюсь.

Впервые в этот дом и в этот городишко Евгения попала много лет назад, когда гипсовый пионер перед Домом культуры был еще белоснежен, двурук и вовсю трубил в свой горн, а сама Евгения, студентка, была на "картошке" неподалеку, в колхозе.