Седьмая ложь

Я уже бог знает сколько лет не видела это окруженное сиянием лицо. Но когда мы с Рози вошли через парадную дверь двухэтажного особнячка тетушки Мойры, из окон которого открывался великолепный вид на залив, Спаситель стоял на своем обычном месте и весь сверкал и переливался, словно его только что надраили мастикой и любовно отполировали до блеска. В последний раз я видела его в таком великолепии, кажется, в тот злосчастный вечер, когда наши родители были еще живы. Один из постоянных покупателей в шутку преподнес его отцу с матерью — на счастье, — только вот счастья это им не принесло. Раскрашенная в желтый и голубой цвета статуэтка представляла собой Иисуса Христа с прижатыми к телу руками. Борода, некогда выкрашенная коричневой краской, уже облупилась, что не мешало Господу сейчас предстать во всем своем блеске и величии в свете сорокаваттной лампочки. Пластмассового Иисуса в ту страшную ночь взрывом вышвырнуло на улицу, и тетушка Мойра спасла его от участи отправиться в мусорный бак. Благоговейно стерев с него пыль, она объявила нам, девочкам, что это, мол, «благословение Господне». Потом он долго лежал в коробке у нее под кроватью, а через некоторое время она извлекла его оттуда, воинственно заявив, что статуэтка будет напоминать ей о ее несчастной сестре. Даже самые ярые религиозные придурки, которых хватает у нас в городе, от такого заявления слегка обалдели и предпочли убраться, оставив поле битвы за теткой.

Мы с Рошин, окинув взглядом дом, молча переглянулись. В последнее время Мойра, похоже, сильно сдала. Вешалку украшал выполненный в черно-белых тонах портрет старика Имона де Валера, от которого даже на расстоянии исходила аура сексуальности. Бабушки и престарелые тетушки нашего городка от него без ума. Не спрашивайте меня почему. С таким же успехом она могла остановить свой выбор на Билле Клинтоне — тот хотя бы имел хоть какое-то представление о приличиях. Портрет украшали четки. Старику бы наверняка это понравилось, решила я про себя.

— Ау, тетя Мойра! — крикнула Рози, нацепив на уста ангельскую улыбку. Точно это не ее я всего три дня назад, мертвецки пьяную, привезла в больницу, где ей пришлось промывать желудок.

— Вы сегодня что-то припозднились, мои дорогие, — ворчливо заявила Мойра, но потом улыбнулась и взяла у нас куртки. По всему дому плыл густой аромат, говоривший о том, что на кухне что-то готовилось — что бы это, черт побери, ни было. Дом, в котором выросли мы с сестрами, выказывал все признаки того, что Мойра, постепенно теряя всякий интерес к себе, все больше времени посвящает кухне. Обои, которые мы еще маленькими обожали разрисовывать, пожелтели, а возле самого плинтуса висели клочьями, словно старый дом изо всех сил старался сбросить лишний вес. В очаге на кухне давно уже не разводили огонь, мало того, всякий доступ к нему был надежно перекрыт придвинутым стулом. Я догадывалась почему с некоторых пор тетушка Мойра стала страшно бояться пожара.

— Мне суждено сгореть в огне, в точности как когда-то вашей несчастной матери, я уверена в этом, — твердила она, когда мы с Рози были тут в последний раз. После этого заявления я молча развернулась и ушла, даже не попрощавшись. Раньше тетка обожала пускать к себе жильцов, теперь же редко перебрасывалась с ними даже словом, делая иногда исключение для того, чтобы принять арендную плату или всучить кому-то из них карту здешних мест. Однако постояльцы в последнее время стали появляться редко, и не могу сказать, что у меня повернется язык их осуждать.

Впрочем, и Мойру тоже. Если кто-то и был виноват в этом, то только Гарольд.

Предательство может принять какое угодно обличье, но обманывать сорокадвухлетнюю женщину, женский век которой и без того уже близится к концу, по меньшей мере жестоко. Иной раз я даже сейчас чувствовала приторный аромат его дешевенького лосьона после бритья, сохранившийся в дальнем конце коридора на втором этаже. С момента исчезновения Гарольда не прошло и полугода, но скорость, с которой деградировала тетушка, приводила меня в ужас. Теперь она стала мыться через день и приобрела привычку с утра усаживаться у телефона и сидеть так до вечера, тупо ожидая звонка, которого, я была уверена в этом, ей не суждено дождаться, просиди она тут хоть тысячу лет. Вдобавок жесткая диета из шоколадных батончиков «Марс», на которой она сидела и о которой, как она думала, не догадывалась ни одна живая душа, уже сделала свое дело: некогда тонкая талия тетушки, которую мужчина мог, казалось, обхватить двумя пальцами (ни один из них не осмеливался это делать — просто от страха, что переломит ее пополам), уже заплыла жиром.