Седьмая чаша

Слова Барака растревожили меня. Я прошел в свой кабинет, закрыл дверь и приблизился к разделенному надвое оконному проему. Дождь припустил еще сильнее, заливая стекло и не позволяя толком разглядеть Гейтхаус-корт. Я слегка поежился. Стук дождя, барабанящего в окно, неизменно воскрешал в памяти ту ужасную ночь, когда, ровно полтора года назад, я в первый и последний раз в жизни убил человека. Спасая собственную жизнь. И все равно ужасный предсмертный хрип до сих пор преследовал меня. Я глубоко вздохнул. Увы, от хорошего настроения вчерашнего вечера не осталось и следа. Может, ощутив себя счастливым, пусть даже ненадолго, я сам себя сглазил?

Бедлам, думал я. Само это название вызывало у жителей Лондона страх и отвращение. В течение долгого времени Вифлеемская больница являлась единственным в городе медицинским заведением, где лечили умалишенных. Хотя сумасшедшие были обычным явлением на улицах Лондона и почти у каждого горожанина имелись знакомые семьи, в которых кто-то тронулся умом, люди старались держаться от помешанных подальше. Их боялись не только потому, что считали опасными или, хуже того, одержимыми. Просто они являлись живым напоминанием, что безумие может настигнуть любого – внезапно и приняв одну из тысячи ужасных форм. Вот почему Роджер так боялся, что проявившиеся у него симптомы являются предвестниками падучей. В Бедлам, насколько мне известно, помещали только самых тяжелых больных. Некоторые были выходцами из богатых семей, другие содержались там за счет благотворительных взносов. А время от времени туда – с глаз долой – сажали таких, как Адам Кайт, оказавшихся костью в горле властей предержащих.

В дверь постучали, и Барак впустил супружескую пару средних лет. Я удивился, увидев, что вместе с ними в кабинет вошел и некто третий – священнослужитель в длинной рясе. Он был высок и худ, с густыми бровями, пышной седеющей шевелюрой и красным холерическим лицом. Муж и жена были одеты во все черное и имели подавленный вид. Маленькая хрупкая женщина напоминала птичку и еле удерживалась от рыданий. Ее муж был высоким широкоплечим мужчиной с обветренным лицом. Он поклонился, она сделала глубокий реверанс. Церковник окинул меня холодным оценивающим взглядом. Похоже, его не впечатлили ни Линкольнс-Инн, ни моя черная мантия, ни кабинет, заставленный книгами по юриспруденции.

– Я адвокат высшей категории Шардлейк. А вы, должно быть, мастер и госпожа Кайт?

Я улыбнулся, пытаясь помочь супругам расслабиться и почувствовать себя свободнее. Обычно сопровождающий бывает наиболее агрессивной стороной. Скорее всего, церковник, пожаловавший ко мне вместе с четой Кайт, является их приходским священником, и именно от него следует ожидать проблем.

– Дэниел Кайт, к вашим услугам, – представился мужчина, поклонившись. – А это моя жена Минни.

Женщина вновь присела и неуверенно улыбнулась.

– Мы очень благодарны вам за то, что вы решили потратить на нас воскресенье, – добавил Кайт.

– Пальмовое воскресенье, – с гримасой отвращения уточнил церковник. – По крайней мере, если уж мы оказались здесь, нам не придется лицезреть все эти папистские церемонии.

Он с вызовом посмотрел на меня.

– Я Сэмюель Мифон. Эта несчастная семья – мои прихожане.

– Прошу вас, садитесь, – предложил я.

Они рядком сели на лавку, причем Мифон оказался посередине. Минни нервно подвернула полы своего платья.

– Я ознакомился с бумагами, поступившими из суда, – сообщил я, – но в них содержатся лишь голые факты. Расскажите мне о том, что произошло с вашим сыном, с самого начала и во всех подробностях.

Дэниел Кайт бросил нервный взгляд на Мифона.

– Я предпочел бы услышать это от вас и вашей супруги, – поспешно вставил я. – Не сочтите за неуважение к преподобному, но свидетельства из первых рук наиболее ценные.

Мифон слегка поморщился, но кивнул, дозволяя мастеру Кайту говорить.

– Еще полгода назад наш сын Адам был великолепным парнем, полным жизни, здоровым. Для нас он благословение Господне, поскольку других детей у нас нет. Он работал подмастерьем в моей мастерской на рынке Биллингсгейт.

– Вы каменотес?

– Главный каменотес, с вашего позволения.

Несмотря на то что мужчина пребывал в расстроенных чувствах, в его голосе прозвучала нотка гордости. Я взглянул на его руки. Они были большими, заскорузлыми, испещренными шрамами.

– Я надеялся на то, что Адам пойдет по моим стопам и унаследует семейный бизнес. Он был на редкость трудолюбивым. И рьяным прихожанином нашей церкви.

– Истинно так, – с торжественным видом кивнул преподобный Мифон.

– Мы приверженцы истинной Библии, сэр, – с вызовом пояснил Кайт.

– Как бы ни смотрел на нас этот греховный мир, – добавил Мифон, метнув в меня яростный взгляд из-под кустистых бровей.

– Все, что вы сообщите мне относительно ваших религиозных убеждений, будет сохранено мною в тайне, – пообещал я.

– Как я погляжу, вы не веруете так, как веруем мы, сэр.

В голосе Дэниела Кайта прозвучала даже не злость, а жалость.

– Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать мои воззрения, – с натянутой улыбкой заметил я.

Мифон вновь пронзил меня взглядом: