Сеанс

Итак, берем группу объектов и подвергаем их месмерическому воздействию, внушая, что они обрели способность видеть духов, но не объясняя, что именно они должны увидеть, если вообще что-то увидят. Мы помещаем их в многообещающую обстановку вместе с нашим предполагаемым ясновидящим (кого, разумеется, мы не месмеризируем) и по меньшей мере двумя надежными наблюдателями, которые тоже не подвергнутся месмерическому воздействию. Теперь, если ясновидящий и месмеризированные объекты все сообщат об одинаковом явлении, тогда как наблюдатели ничего не увидели, но заметили, что все другие смотрели в одном направлении, реагируя на общий стимул, — это, как я полагаю, будет так близко к объективному доказательству, как мы когда-либо сможем подойти, если, конечно, не говорить о том, чтобы поймать духа и допросить его в Королевском обществе.[28]

— А что вы имеете в виду под многообещающей обстановкой? — спросил Джордж, который, как и мистер Монтегю, слушал с величайшим интересом.

— Признаюсь, не могу придумать ничего лучшего, чем Холл. Мне всегда представлялось, что древние здания, словно лейденские банки, потихоньку аккумулируют воздействия прошлого… Вполне возможно, что все это ни к чему не приведет, но попробовать провести такой эксперимент очень интересно… если бы только у нас был ясновидящий.

Я снова почувствовала на себе его задумчивый взгляд.

— Как вы думаете, мисс Анвин, если бы эти явления у вашей подруги развивались в том направлении, что я обрисовал, она согласилась бы участвовать?

— Боюсь, что нет, сэр, — сказала я, едва переводя дыхание и чувствуя, как заливаюсь румянцем, несмотря на все мои усилия. — Я достаточно хорошо ее знаю, чтобы сказать, что, если бы ей так не повезло… и она снова что-нибудь такое увидела… она лишь мечтала бы поскорее от этого недуга излечиться.

— Именно так, — грустно сказал он. Я взглянула на него с некоторым удивлением. — Я всегда представлял себе, что печатью истинно ясновидящего должно быть стремление любой ценой избавиться от этого дара. Что, разумеется, вовсе не означает, что ваша подруга страдает таким — как вы ярко выразились — недугом.

— Чрезвычайно интересно, — твердо сказала Ада. — А теперь, я думаю, пора нам с мисс Анвин пойти отдохнуть и оставить вас всех спокойно выпить вина в чисто мужском обществе.

— Я ужасно перед тобой виновата, дорогая, — сказала Ада, как только мы с ней укрылись у себя наверху. — Я не должна была заводить разговор на эту тему.

— Тебе не надо винить себя, — ответила я. — Я сама решила его расспросить, и если бы не последняя часть разговора… Скажи мне, Джордж ничего не говорил ему вчера о моих посещениях?

— Нет, — сказала она. — Я уверена, он ничего ему не говорил. Но доктор Раксфорд — человек весьма наблюдательный, и он вполне мог догадаться, что ты и твоя подруга — одно и то же лицо.

— Мне так жаль, что я выдала себя перед мистером Монтегю! Я была так обескуражена, когда он принял меня за свою жену. Но мне по-прежнему не хочется, чтобы Эдуард узнал о моих посещениях. Как ты думаешь, доктор Раксфорд не мог просто пошутить насчет этого эксперимента в Холле?

— Не знаю, — сказала Ада, — у меня такое впечатление, что он бросает идеи легко, как пальто с себя сбрасывает. Он казался совершенно серьезным до последнего замечания по поводу Королевского общества. Он очень умен — у меня нет в этом никаких сомнений. Джорджа он совершенно покорил. А теперь, моя дорогая, отправляйся-ка ты спать и больше об этом не думай: ты выглядишь совсем изможденной.

Несмотря на это, я не могла заснуть до поздней ночи, то упрекая себя в том, что обманываю Эдуарда (что я стану говорить ему, если мистер Монтегю или доктор Раксфорд заговорят о «моей подруге» в его присутствии?), то беспокоясь о моем письме к матери. Эти волнения становились все более кошмарными, пока наконец я не заснула беспокойным сном, из которого я вышла, как мне показалась, в очень яркое сновидение. Я бродила по огромному заброшенному замку, это был, как я знала, Раксфорд-Холл; я искала там драгоценный камень, который дал мне Эдуард.

Камень потерялся, я не знала, как, но понимала, что виною этому была моя собственная небрежность. Хуже всего оказалось то, что я не могла вспомнить, какой это был камень, так как, пока я переходила из комнаты в комнату, в моей голове звучал голос, снова и снова повторявший слова: «изумруд, сапфир, рубин, алмаз», — но ни одно из них не казалось мне правильным, потому что потерянный камень был совсем другой, более красивого цвета, чем все названные, и я знала, что должна представить его себе, и тогда вспомню, как он называется, но не могла этого сделать.