Сделка

— Да нет, тут догадываться нечего. Это надо знать. Всем известно: комиссия из штаба округа диктует свои условия, они могут в отчете написать любую лажу. Попробуй узнай, что это за парень — Лошников. Обязательно окажется, что какой-нибудь новичок, которого два дня как в полк перевели. И тоже наверняка кто-нибудь из штаба округа постарался.

Проскурин пожал плечами. Нельзя сказать, что его особенно убедили слова Алексея. Насчет летных качеств Симакова — тут, конечно, ему как летчику виднее, — но все равно слова остаются всего лишь словами. Для следствия эти рассуждения яйца выеденного не стоят и в качестве доказательств приняты к рассмотрению не будут.

— Пойдем дальше, — продолжал Алексей. — Самолеты упали в море, обломков не обнаружено. Как и тел пилотов. Подозрительно похоже на наш случай.

С этим Проскурин не мог не согласиться. Действительно похоже. Но опять-таки это понятно только им, поскольку они знают истину насчет крушения — точнее, мифического крушения — двух «мигарей»: Поручика и Алексея.

— Пожалуйста, вот тебе еще один случай. Майор

Кудрявцев. Катастрофа. Обледенение плоскостей. Странно, ни разу о Кудрявцеве не слышал. Суббота. Семнадцатое декабря. Обломки обнаружены, но идентификации не поддаются… Чувствуешь? Бери любую развалину, раскурочь на кусочки и раскидай на площади в два квадратных километра. Вот тебе и все падение самолета. Ну, для правдоподобия можно лужу керосинчика зажечь. И опять знакомые все лица — Сивцов, Ромин, Быков. И ни к чему не подкопаешься. А главное: все интересующие нас самолеты потерпели аварии на территории Северо-Кавказского военного округа; во всех трех случаях одни и те же члены комиссии, варьируется максимум один человек; в двух случаях обломки самолетов и тела не обнаружены, а в третьем — идентификации не подлежат, Усекаешь?

— Семнадцатого полоса совсем коротенькая была.

— Потому и гнал заказчик. Проверь, и окажется, что к семнадцатому как раз метров шестьсот дороги и было готово. В крайнем случае можно на реверсивной тяге сесть.

— Надо поднять документики, — согласился Проскурин. — Да, кто-то постарался. Похоже, похоже. Но ты же сам понимаешь: это не факты, а домыслы. А на домыслах далеко не уедешь.

— Согласен, но номера самолетов надо переписать, — кивнул Алексей. — Пойдем дальше.

Они углубились в чтение.

Глава тридцать первая

Максим нашел раненого лейтенанта не без труда. Во-первых, оказалось, что справочное окошко уже закрыто. Пока отыскали дежурного врача, пока подняли списки, пока разобрались, кто где лежит. Оказалось, что реабилитационное отделение, которое, по идее, должно относиться к хирургии, наполовину забито туберкулезными больными. Честно говоря, Максим и представить себе не мог, что в армии можно отыскать такое количество туберкулезников. Просто понятия не имел.

Пока дежурный врач раскапывал в стопке абсолютно одинаковых папок нужные дела, Максим в уме пытался определить направление дальнейших поисков. Честно говоря, он не совсем понимал, что делать дальше. Ну, отыщет то самое заведение. Положим. И что? Он ведь так и не узнал, чем, собственно, занимался убитый солдат. И даже не установил его личность. Отправить рапорт наверх? Кому? В штаб округа? Так рапорт этот ляжет на стол непосредственно Саликову. Скорее всего дело закончится тем, что чистым светлым утром он увидит в подъехавшей кабине лифта неприметного серого парнишечку с военной выправкой, а в результате его, Максима, тело найдут в том же лифте, в луже еще теплой крови. Примерно так же, как тело Иверина с разбитой головой. Писать выше? Куда? Кому? Положим даже, рапорт докатится до человека, способного принять необходимое решение. Тот наверняка пошлет проверочку, проверочка, несомненно, постучится в дверь все к тому же Саликову. Если это будет кристально чистая проверочка, то, возможно, не к Саликову, а к кому-нибудь еще. Но так или иначе, до Саликова информация дойдет, и тот уж позаботится, чтобы военный прокурор Максим Леонидович Латко никому и ничего больше не смог рассказать.

Тогда что же остается?

— Вот они, ваши герои, — неожиданно произнес врач. Максим посмотрел на него. — Они тут у нас в реабилитационном отделении лежат. Пойдемте, я провожу.

Они долго шли длинными гулкими коридорами, переходили с этажа на этаж, и Максим удивлялся, сколько же здесь мальчишек. В общем-то, ему довольно часто приходилось бывать в больницах. Как правило, пострадавших от дедовщины отправляли в гражданские стационары, в военные госпитали реже. И Максим ожидал увидеть все ту же больничную суету — молодых девушек, дам бальзаковского возраста, совсем стареньких бабуль, морщинистых, иссохших стариков, мужчин и, может быть, пацанов, но пацанов мало. Кто-то будет болтать по телефону, кто-то — смотреть кино, кто-то — обсуждать новости из дома. Но оказалось-то: кругом совсем молодые пареньки примерно такого же возраста, что и убитый солдат. Лег девятнадцать-двадцать. Несколько раз он видел людей постарше. Наверное, офицеров, попавших сюда все с тем же туберкулезом. Но основной контингент составлял все-таки молодняк.