Из прихожей донесся глухой щелчок. Отец отыскал распределительный щит и рубильник. Ток потек по старым проводам, зажегся верхний свет.
Газеты вспыхнули, лучинки затрещали.
Отец подал Лео пару рабочих штанов и теплый спортивный комбинезон, которые нашел в передней, сел к старому сосновому столу, подвинул тарелку с засохшими осенними грушами и положил на ее место пачку папиросной бумаги и остатки табаку. На две самокрутки, не больше. Обычно он выкуривал за день два десятка. И теперь нуждался в них, как никогда, если не откупорит то, что стоит на кафельной полке между плитой и мойкой. Четыре бутылки. Шведская водка и канадский виски, южноафриканское вино и какое-то греческое, темное, сладкое, он его пробовал.
– Лео, сними ботинки. Пусть подсохнут пока.
– У нас было полтора часа. В совокупности. Здесь мы можем задержаться только на сорок пять минут.
– Вот пусть и подсохнут. Иначе ты обморозишься! Гангрена. Ампутации не миновать. Я видел, когда жил… там. Сперва пальцы, потом вся стопа чернеет, начинает гнить, а потом… смерть распространится вверх, если не отрезать, Лео.
Он послушался, расшнуровал ботинки, поставил на черный чугун, который уже начал накаляться, потом переоделся в принесенные отцом штаны, слишком короткие и тесные.
Иван поставил свои ботинки по обе стороны ботинок Лео, закурил самокрутку, глубоко затянулся, выпустил клубящуюся тучу дыма и схватил одну из неоткупоренных бутылок…
– Отец, черт тебя возьми! По-твоему, это хорошая идея?
… и протянул ее Лео.
– Водка. Глотни, тебе нужно, разогреет кровь.
Лео хлебнул прямо из горлышка, чувствуя на себе неотрывный взгляд отца. Иван наблюдал за ним так весь вечер, странное ощущение, он словно оценивал, словно Лео все еще был ребенком и взрослый оценивал его, одобрял.
– Ты что задумал? – спросил Лео.
– Ничего.
– Какого черта ты на меня так уставился?
– Как?
– А вот так.
Иван отвел взгляд в сторону, словно не желая мешать сыну.
– Лео, нам… тебе… может, стоит пересмотреть план.
– Пересмотреть?
– Иногда надо примириться.
Лео как раз закручивал крышку на бутылке. Но теперь снова открутил ее и поставил бутылку на стол между табаком и дрожащими руками отца.
– Ты это о чем? Я никогда не сдамся! Не в пример тебе, отец! Что именно ты задумал? Потому и настаивал зайти в этот хренов дом? Тогда пей, черт подери! Пей!
В дверях появился Яспер с телефоном под мышкой.
– Нашел, – перебил он. – На полке в ванной. А розетка в углу возле радио.
Ботинки на плите не высохли, но уже подсохли. Бутылка стояла перед отцом, открытая, пока неуклюжие дрожащие руки не завинтили крышку.
Лео прошел в гостиную, к телефонной розетке.
Бронкс сидел в допросной, слушая, как женщина с одеялом на плечах старается отвечать на вопросы. Уже через несколько минут стало ясно, что она вовсе не растеряна, но притворяется. Причем не слишком удачно.
– У меня есть несколько вопросов, – сказал он. – Не возражаете, если я вмешаюсь?
Молодая коллега пожала плечами, и Бронкс решил, что это означает:
– Бронкс, городская полиция Стокгольма.
Рука у нее холодная, тонкая.
– Аннели.
– Я тут немного послушал. Вы говорите, что ехали к родственникам и что всегда ездите этой дорогой. Потом вдруг появились они. Грабители в масках, прямо посреди дороги. Потребовали у вас машину. Верно?
– Верно.
– И они вам угрожали?
– Да.
– Оружием?
– Да.
– И потребовали, чтобы вы остались за рулем?
– Да.
Джон Бронкс еще раз пожал ее холодную безжизненную руку, повернулся, вышел из допросной и отправился на поиски свободного закутка. Однако полицейский участок, и снаружи-то маленький, внутри оказался еще меньше. Обе допросные были заняты свидетелями, а в немногих кабинетах сидел мобилизованный персонал, так что свободной осталась лишь кухонька. Бронкс закрыл дверь, чтобы разговор остался конфиденциальным; набрав номер, он взял с тарелки на праздничном столе парочку крекеров.
Прежде чем босс поднес телефон к губам, он опять услыхал веселые песенки.
– Джон?
– Да.
– Завтра все еще сочельник.
– Я в Хебю.
– Ты знаешь, как приготовить настоящую рождественскую
– Три минуты. Перед закрытием. Армейское оружие. Стреляли.