Прежде чем дать достойный ответ на твои выпады по адресу журналистского «цеха», который, как ты полагал, использовал тебя в корыстных целях и надругался над тобой, я попросил тебя прочитать вслух меню, так как мои очки не позволяли разобрать написанные причудливыми буквами слова, да еще в тусклом свете от свисавших с потолка рождественских украшений этого поистине пьемонтского заведения. Ты великодушно возвестил, что белые трюфели находит даже слепая свинья. А так как ничего другого, кроме белых трюфелей, не подавали, ты принялся рассказывать мне о трех единственно возможных способах их приготовления. Официант разразился сдержанными восклицаниями радости: он был страшно рад иметь дело со знатоками и приветствовал во мне одного из них. Похожая сцена разыгрывалась тут каждый раз; позже ты признался, что всякий раз заказывал только это блюдо, других в этот день тут не готовили.
Ты и впрямь настрадался от нашего брата, это так же верно, как и то, что сегодня ты не позволил им испортить белые трюфели. Чего только не начитался ты в дешевых газетенках и бесплатных листках этого чистенького города о подробностях твоей не знающей удержу сексуальной жизни. Сам ты ни о чем подобном и мечтать не мог. Твоя новая мастерская находилась вблизи города, в заброшенной бумагопрядильной фабрике, построенной в начале девятнадцатого века: папарацци облетали ее на вертолете, чтобы сверху — стрелками и кружочками — отметить место твоих любовных утех. Только им одним ведомыми путями этим стервятникам удалось раздобыть эскизы «модели» — это слово они язвительно заключали в кавычки; при этом бульварные листки демонстрировали даже некоторое искусство. Они сообщали, что мастер крупных коллажей снова вернулся к скромному искусству рисовальщика, и таким образом читатели и просто любопытствующие узнали, что голых женщин можно не только фотографировать, но и рисовать.