Счастье-то какое!

Снял рукавицы и промыл снегом золотистый крестик на ладони.

8.

К заходу он был дома.

Ваня, серокожий, мятый, с бурой щетиной, встретил его у калитки. Он бросил с треском лопату, снял шапку и обтер дымящуюся шею.

– Митюнь, прости меня, – сказал он, шмыгнув носом. – Бабы съели! Завели свое: не повез, пропил Митю нашего! Он, поди, околел по пути. А что с тобой будет?

Двор был чист, в Ваниных ногах вился сытый пес. Митя заглянул в теплое окошко, там он увидел Ольгу, рядом с ней на табурете сидела баба Вера, качала на кулаках свою беззубую улыбку, а по паласу меж ними с паровозом в руках крутился Андрюша.

– Ты хоть Символ веры еще помнишь? – спросил Митя.

– Издеваешься?

– Да кто тебя знает…

– Ве-ру-ю во еди-и-инаго Бога Отца, Вседержителя! – заорал Ваня так, что пес отскочил в страхе.

– Тогда согрей воды в бане. И побыстрей.

Митя постучал в окно. На него обернулись удивленно-приветливо. А когда вошел в избу один, без священника, Ольга только молча кивнула.

– Вот тебе лекарства, – сказал Митя.

Он бросил их на кровать и стоял дальше под общее молчание.

– Я, пожалуй, пойду, – заспешила баба Вера.

Митя поднял руку.

– Останься. Андрюшу сейчас крестить будем.

Ольга с вопросом посмотрела на мужа. Она едва сдерживала улыбку.

– Ну, славно! Славно, – хлопнула в ладоши старушка. – Надо приодеться!

И когда они остались вдвоем, Митя, заметив растерянность Ольги, спросил у нее:

– Ты чего такая?

– Думаю, какой Андрюша красивый! – ответила она. – Десять лет, да больше, мы ждали, Мить. Это я свою жизнь, верно, отдала, чтобы он у нас появился.

– Да что же ты снова?

– Ладно, Митя, ладно. Не буду. Какой красивый он у нас, правда, посмотри!

Андрюша, запутавшись в половике, толкался ножками о скользкий пол и беспомощно кряхтел. Он изогнулся и, увидев, что родители не идут на помощь, принялся плакать. Митя поднял его, усадил на холодные колени и смял носом мягкое ушко.

9.

Всё было готово. В жестяной кадке посреди комнаты колыхалась вода, у края ее зажжены были свечи, и у женщин в руках было по одной. Ваня держал раздетого Андрюшу, беззвучно шевелил на губах молитву. Митя открыл книгу, купленную в лавке. Он читал плохо, часто сбивался. Потом книгу взял Ваня и вернулся к началу.

– Господу помолимся!

Все перекрестились. Андрюша с весельем принялся драть страницы.

Ваня читал так гладко, что все опустили глаза, будто были в церкви. Ольга сидела в кресле и незаметно плакала. В позе ее, мягком наклоне головы и долгом жалеющем взгляде Мите виделось сходство с иконой, висевшей в углу. Он подошел к ней и положил руку на плечо. Гремела молитва, в стеклянной черноте окон мигали острые огоньки. Никогда еще Митя не чувствовал такой усталости, какая напала на него в тот миг.

Наконец, Ваня прочитал Символ веры, который повторяли все, и встал у купели.

– Крещается раб Божий Андрей во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.

Трижды он окунул Андрюшу в воду. Вынырнув в третий раз и набрав, наконец, полную грудь воздуха, Андрюша разразился визгом.

Его обернули белой, согретой на печи простынкой. Надели крест. Поцеловали по очереди кричащего ребенка и стали расходиться.

– Я провожу, – сказал Митя.

Митя вышел в настуженные сени и увидел распахнутую дверь, а на улице Ваню. Он стоял спиной, уронив на грудь взлохмаченную голову. Фуфайка упала с плеча и валялась в его ногах.

– Ты чего, кум?

Митя нащупал под крыльцом водку. Подошел к Ване и отдал ему бутылку.

– Я ведь… ведь живу, Митя, – сказал Ваня осевшим голосом. – Неправильно живу. Все орут, что не годится так, а мне хоть бы хны. Можно подумать, сам про себя не знаю.

Он помолчал, выдыхая под ноги дым и косо посматривая вслед бабе Вере.

– Я всю жизнь чувствовал, будто виноват перед кем-то. Но не перед этими крикунами, чтоб их! Да и не перед собой. А сегодня вот, кажется, нашел, перед кем.

Ваня широко улыбался.

10.

Митя сел на пол напротив Андрюши, помял мягкие ручки и ножки его. Мальчик смеялся, взбрыкивал, поджимал их, как птица. Митя поцеловал теплый крестик и обнял колени жены.

Уснули быстро. И эта ночь не походила на предыдущие, когда сон был лишь подобием сна, когда его будили стоны, всхлипы и собачий вой. Он проснулся посреди ночи оттого, что в печи рассыпались головешки. И в этом странном спокойствии, в непривычной той тишине ему сделалось не по себе. Митя навис над Ольгой. Он вглядывался в ее неподвижное лицо и не видел, что она дышит.

– Оля?

Ольга не отвечала.

– Оля. Оля, – всё громче шептал Митя.

Он обвел взглядом комнату и синие окна. Не стоял ли кто в них? Никто не стоял. Митя сел, его глаза не моргали. Он слышал, как стучит внутри сердце и свистит на выдохе воздух, и больше ничего.

– Не страшно… – сказала Ольга, потянувшись сквозь сон.

Митя сомкнул веки, чтоб остановить хлынувшие слезы.

– Мне не страшно! – опять произнесла она.

Ольга повернулась, прижалась к нему всем телом. И среди этого счастья Митя будто был главным.

– Мне не страшно, – повторял он как заклинание и еще долго не мог заснуть.

Лев Оборин Движение по прямой

«Снова чисто звучит натуральный ряд…»