Сборщик душ

– Да мне плевать, – отвечала она. – У меня друзья в других городах – везде видны знаки. Теперь это только вопрос времени.

Но Тавил не желал ей верить.

– Невозможно. Ни в одной лекции подобное не упоминалось. И потом – Машина всемогуща, она не может остановиться.

Ее губы забавным образом изогнулись.

– Да хоть бы и так. Машину сделали люди, но она давно уже вышла за пределы их понимания. Никого не осталось, кто знал бы достаточно об общей системе, чтобы суметь ее починить.

Тавил фыркнул.

– Разумеется, Машина починит себя сама.

Женщина покачала головой.

– Не починит. Генератор уже отказывает, скоро посыплется и остальное. Те, кто останется Внизу, задохнутся. Пора выбираться на поверхность – это единственный шанс выжить.

Капелька пота побежала по Тавиловой щеке. Желание схватиться скорее за книгу было таким сильным, что Тавила почти трясло. Слова женщины начали протискиваться поглубже в сознание, подцепляться к недавним фактам, выстраивать цепочки, обретать значение и смысл. Все эти мелкие щелчки и заминки в течении повседневной жизни, которых никогда не случалось раньше… такие незаметные, но слишком вездесущие, чтобы продолжать их игнорировать: не реагирующие, как надо, кнопки, задержки с ремонтом, какая-то внезапная дрожь в стенах…

Все говорило в пользу вестей, принесенных женщиной.

– Почему вы мне все это говорите? – спросил Тавил.

Она опустилась на корточки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

– Ты с поверхности, как и я. Здесь есть еще наши – только мы знаем, как жить Наверху. У нас больше шансов выжить без Машины.

– Идем с нами, – сказала она и, подавшись вперед, взяла его за обе руки.

Прикосновения оказалось достаточно, чтобы Тавил отпрянул и, нажав кнопку, отъехал вместе с креслом прочь, подальше от нее.

– Вы забываетесь!

Он вытер руки об одежду, словно можно было как-то уничтожить, стереть ощущение чужой живой плоти, вошедшей в прямой физический контакт с его собственной.

Качая головой, женщина встала.

– Ты умрешь тут.

В ответ Тавил нажал кнопку. Дверь закрылась, надежно спрятав его в убежище. Тавил выехал на середину комнаты, но изоляцию не отключил. Он сидел и смотрел на руку, которая помнила тепло чужих пальцев.

Какая-то его часть, очень маленькая, когда-то умела взбираться на деревья и целые мили шагать пешком по поросшим травой равнинам. Эта часть знала, что женщина сказала правду, и правду эту приняла. Сказанное объясняло и свет, и купальную жидкость, и почему его любимая музыка временами вставала на паузу или икала, чего с ней раньше никогда не случалось. Когда он нажимал кнопку доставки еды, еда теперь не всегда приезжала сразу, а кровать пару раз поднималась из пола смятой и незаправленной, словно он только что встал.

Когда Тавил был совсем еще мальчишкой, его родители и родители его родителей предсказывали, что городам Машины однажды наступит конец. Они рассказывали ему о предках, которых объявили Бездомными и изгнали из Нижнего мира после какого-то бунта и которые с тех пор выбрали жить естественной честной жизнью на поверхности. Предки оставили им в наследство знание о том, что технология – скорее проклятие, чем дар. Она портит человека и делает его самодовольным.

И Тавил им верил. Он презирал живущих под землей и ждал того дня, когда из-за вечной погони за комфортом они пожрут себя сами. Вот за этим он и полез в шахту тогда, давным-давно: чтобы увидеть Нижний мир своими глазами, пока тому не пришел неизбежный конец; чтобы обрести знание о Машине – не от кого-нибудь, а из самых что ни на есть первых рук – и передать его будущим поколениям как предупреждение: никогда, никогда не давать себе снова пасть в эту бездну.

Но родители ошибались. Сам он ошибался. Здесь, Внизу, – прогресс, эволюция. Здесь жизнь в самой своей продвинутой фазе – бытие ради чистых идей, ради очищения души!

Тавил берет Книгу Машины и подносит ее к губам. «Благословенна Машина», – тихо шепчет он, целуя обложку. Вот оно, живое, осязаемое доказательство правды, в которой взрослые отказали ему Там, Наверху, ибо воистину есть сила бо€льшая, чем человек.

Эта мысль утешает его, убаюкивает, изгоняет предательскую дрожь, иссушает скопившийся под немногими его последними волосами пот. Тавил закрывает глаза и ощущает гудение Машины, окружающее, обволакивающее, заботливое, защищающее. Он – ее часть, отныне и присно.

Если миру чудесной Машины прогресса суждено погибнуть – да будет так. Тавил знал о неизбежности этого момента с тех самых пор, как отпустил последнюю ступеньку лестницы и спрыгнул вниз, в искусственный свет. И он не покинет ее теперь, не вернется к прежней жизни, полной жертв и мук.

От него слишком многого хотят. Нет, он лучше проживет свои последние мгновенья Тут, Внизу, во чреве Машины, чем целую вечность – Там, Наверху, вдали от ее безмятежного жужжания.