Сборник статей и интервью 2006г.

В современной России принято публично демонстрировать ностальгию по советским временам. Только по чему именно в советской эпохе мы тоскуем? По эффективной системе государственной безопасности или по социальным гарантиям? По ГУЛАГу или по общедоступному образованию, позволявшему подниматься наверх выходцам из низов общества? По большой армии или по большой науке? Понятно, что в прошлом одно было увязано с другим. Но сейчас-то эпоха другая. Что из прошлого мы собираемся взять в будущее?

Современный национализм готов взять в советской системе все самое худшее, реакционное, авторитарное, но решительно и последовательно отвергает все то, что в ней было прогрессивного, передового, демократического. В этом смысле либеральные ниспровергатели советского опыта и националистические воздыхатели по прошлому не так уж сильно друг от друга отличаются.

Что касается лидеров КПРФ с их любовью к русскому самодержавию и официальному православию, то будет глубоко несправедливо называть их сталинистами. По своей идеологии они ближе всего к белогвардейцам и черносотенцам, в лучшем случае к той части монархической эмиграции, которая примирилась с новой властью в конце 1930-х годов, увидев в Сталине нового царя. Им импонировало в режиме Сталина все то, что противостояло революции 1917 года, и отвратительно было то, в чем проявлялась связь с революцией, преемственность по отношению к ней.

Нет, лидеры сегодняшней КПРФ не сталинисты. Для них сталинизм 1930-х годов - чересчур западническая, излишне модернистская, рационалистическая и недопустимо радикальная идеология.

Они даже до сталинизма не доросли.

ПАРАДОКСЫ ХХ СЪЕЗДА

50 лет назад в Москве прошел ХХ съезд КПСС. Решения большинства советских партийных съездов давно забыты, а про февраль 1956 года продолжают помнить и спорить.

Для молодых людей выросших в потребительском обществе, годовщина открытия ХХ съезда 14 февраля - день святого Валентина, когда полагается дарить подругам цветы и посылать любимым людям сентиментально пошлые открытки. Но события прошлого напоминают о себе политическими разногласиями дня сегодняшнего.

Лидер Коммунистической партии Российской Федерации Геннадий Зюганов прокомментировал юбилей, заявив, что доклад Хрущева был очень вредным. С Хрущева всё плохое у нас и началось. Общество раскололось. Факты в докладе, конечно, соответствовали действительности. Но зачем о таком говорить вслух? «В своем докладе Хрущев, по сути, свел личные счеты со Сталиным, и хочу подчеркнуть, что этот доклад в предварительном порядке не обсуждался ни на пленуме, ни на президиуме ЦК КПСС».

Секретный доклад был произнесен под занавес съезда, закрывшегося 25 февраля, и «секретным» не был. Его разослали по всей стране и зачитывали на партийных собраниях - тоже, разумеется, закрытых. В итоге через две-три недели его содержание знали миллионы людей. И, вопреки утверждениям Зюганова, он отнюдь не расколол страну. Его приняли - точно так же, как раньше принимали решения партии о борьбе с вредителями и уничтожении врагов народа.

В геополитическом и экономическом смысле пика могущества СССР достиг как раз при Хрущеве и Брежневе. Был совершен прорыв в космос, достигнут ядерный «паритет» с США, на сторону советского блока перешли многие страны арабского Востока и Африки. Уровень жизни повысился. Но идеологической «монолитности», присущей сталинскому периоду, уже не было.

Полностью «монолитным» общество никогда не было. Об этом говорят не только романы Александра Солженицына, но и архивные документы. И всё же было некое чувство общей судьбы и общего дела, и объединяло оно, удивительным образом, не только трудящиеся низы и бюрократические верхи, но зачастую даже жертв ГУЛАГа с их охранниками. Сталинский режим был неразрывно связан с историей революции. Это был своего рода коммунистический бонапартизм. Тоталитаризм сочетался со своеобразным демократизмом, страх и репрессии - с энтузиазмом и искренностью. Парадоксальным образом именно это сделало ХХ съезд возможным и закономерным.

Задним числом Хрущева одни обвиняли в непоследовательности и недостаточном радикализме, другие, напротив, возмущались, что он всё сделал публично, превратив политическую реформу в личную посмертную расправу со Сталиным. И вопрос вовсе не в том, какова доля вины иных членов Политбюро. Хрущев валил всю вину на Сталина потому, что стремился избежать серьезных дискуссий о сути процессов, происходивших в СССР в 1930-400е годы. Если бы его отношение к умершему вождю было более сбалансированным, встал бы вопрос о внутренних противоречиях советского государства, об итогах революции, о том, насколько сложившийся строй соответствовал марксистским представлениям о социализме. Подобные вопросы ставил Троцкий, от которого советская элита отмежевывалась в годы Хрущева не менее яростно, чем при Сталине. Ещё один парадокс: окажись Хрущев меньшим антисталинистом, он принужден был бы сдвинуться навстречу троцкизму.