Сборник рассказов «Последний рабочий день».

Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение вылетал пар. Жан Люпье Караванов оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева, как бы кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.

За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом, началось… С вопроса:

– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?

У меня на этот счёт была теория.

– Знаете, сколько бы я не старался рассказывать своим друзьям детства, невероятные факты о картинах Босха, Гойи и Караванова, мне ни разу ни удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жен и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе, и я начал горячо рассказывать им обо всем, что намедни узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило меня писать. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и начинает писать истории —это вдохновляет. Так мне удалось настроить самого себя, что нет ничего важнее в жизни, чем белый и лист, и чёрные буквы. Но, мне кажется, никто не зарождал во мне тягу к писательству, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.

– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – очень мягким тоном спросил Жан Люпье.

– Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась небольшая бумажная библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить. Но, как—то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги.

– Видишь, их вклад в твоё мироощущение намного больше, чем ты мог себе представить, хотя прекрасно знал об их ролях. Ты играешь в шахматы, Аркадий? – спросил меня Жан Люпье, сделав глоток чая.

– Иногда.

– Вот ты – игрок, а твой дед – это мастер, что выпил доску, убрал заусенцы, нанёс рисунок и лак. Эта работа заняла у него всю жизнь. А твой отец, придумал особенную форму фигур, выточил их и расставил на доске. И всё это они делали, чтобы ты смог начать игру.