С неба сыплет как из порванной перины. Огромные праздничные хлопья неслышно парящие в холодном безветрии. Рождество на носу. Да и в душе тоже. Радость робкая. Может все? Кончилось? Взяло и закончилось. Само по себе растворилось, как сахар в чае. Было, было, раз — и нету. Тишина оглушает.
Сеня- Марсианин, высунув язык ловит снег. Щуплый, худой, похожий на воробья. Стоит выпучив глаза тянется вверх как альпинист на веревке. Заметив нас, пасть он захлопывает, пытается козырнуть.
— К пустой голове руку не прикладывают, тащ боец. — не по уставу говорю. Какой устав с Сеней? Ему чтобы сказать что-нибудь в наше измерение выйти надо из параллельной вселенной. Или что там у него.
— Заболеть хочешь, воин? — грозно выговаривает Женька, — поноса мало?
Тот стоит глупо глазами лупает. Сколько ему? Пытаюсь вспомнить. Лет двадцать. А уже заведующий тринадцатой палаткой. Всего то у нас их восемь, вместе с дизельгенераторной, столовой, прачкой и складом. А он в тринадцатой трудится — мертвецкой.
— Эта… Тащ майор… Эта… разрешите… ну. Там… — сейчас руками начнет крутить, духов вызывать.
— Иди уже, Сеня.
Он исчезает, топча сапожищами не по размеру девственный снег. Следы его тут же наливаются влажной темнотой.
— Господи, хорошо то как. — выдыхает Левдик.
Я киваю и смотрю в сторону города. Тишина. Все? Закончились праздники? Затягиваюсь отвратительными Женькиными «Овальными». Пелена снега над окраинами подсвечивается оранжевым, багровым и желтым. Как там было? Я хочу проснуться в городе, который никогда не спит.
Температурный лист форма два нуля четыре — У. Дата, температура, выпито жидкости, дыхание, суточное количество мочи, вес, стул. Все аккуратным детским почерком Вики Бережанской, дежурной медсестры. Метр восемьдесят в холке с ногами от ушей и тяжелой грудью. Все это скрыто под мешковатой формой.
АД сто пять на семьдесят. АД. Машинально фиксирую цифры, нормально. Но ад все-таки не здесь, здесь чистилище. Ад дальше, там, где оранжевым полыхает. Температура тридцать семь и восемь. Читаю, словно конспект отличницы, сестричка стоит за моей спиной, и я чувствую ее дыхание за ухом, грудь упирается мне в плечо. Проходы между койками узкие.
— Жалобы есть?
— Рука сильно болит, товарищ майор.
Надо бы его первым транспортом отправить. Чистил то я его чистил, но что там еще не знаю. Слепой я, как крот слепой. Ад у меня с цифрами. Ни лаборатории приличной, ни рентгена. Только интуиция и сестры метр восемьдесят на длинных ногах. С таким набором шаманом станешь, лечить народ придется отваром из грибов.
Температурный лист форма два нуля четыре — У. Температура тридцать восемь и три. Этот с бронхитом приехал. Бронхи как шаровые мельницы звучат. Можно сказать, повезло: руки-ноги целы, содержание железа в организме в норме. Фамилия Давыдов. Его я ни о чем не спрашиваю. Просто в глаза смотрю. В них не боль и страдание, в них облегчение большое. И радость.
Так, а что у нас здесь? Температурный лист форма два нуля четыре — У. Дата. Аккуратный детский подчерк. Через шесть часов Рождество. И в моем кубрике Романова с Левдиком суетятся — стол накрывают. Скатерть белая из простынки, колбаса, консервы и особый деликатес Романовские баночные помидоры. Сейчас закончу и выпью с Левдиком и Соломатиным. За тишину эту блаженную выпью. За то, что первые сутки никого не потерял.
— Что читаешь, Вика?
Она краснеет, на столике растрепанная, грязная книжка. «Куртуазость ен Гийома». На обложке рыцарь раскраивает мечом голову другому рыцарю. Такую рану хрен заштопаешь. С таким сразу к Марсианину на чистый брезент с номерком на палец.
— Да так… Про средние века.
— Интересно? — я рассматриваю ее. Темненькая с голубыми глазами, на губах следы помады. Где они ее берут? Загадка. Сестра смущается еще больше. Красивая. Вот закончится все, выскочит замуж. Нарожает детей. И забудет грязь пластилиновую, холод, боль как страшный сон. Человек существо совершенное- забывать умеет.
«Куртуазность ен Гийома». На лице рыцаря с мечом в голове неподдельная радость, а тот, кто его убивает, наоборот грустит.
— Таащ майор! Таащ майор!! — вваливается боец Колобок весь облепленный снегом. — Разрешите..?
— А ну ка быстро вышел и снег отряхнул. — грозно одергиваю его, — что зеленый такой?
— С желудком что-то, товарищ майор. Уже раз пять бегал.
Еще один из любителей приходов. Я усмехаюсь. Он выкатывается наружу и с шумом отряхивается. Все-таки потешные войска у Соломатина. На построении словно челюсть больного цингой. По росту подобрать трудно. Вот Боец Колобок метр с кепкой, но шарообразный.
— Таащ майор, там местные приехали. Прям на фишку. Баба там рожает. — на ресницах Колобка тает снег. Ему интересно, он пучит прозрачные глаза, потирая потный лоб. Нелепо торчит в тамбуре палатки за его плечами далеко в темноте беззвучное багровое зарево, пятно на плотной занавеси падающего снега.