И может быть несколько преждевременно, но наступил судный день и казни египетские. Все десять разом. Дул горячий ветер. Демоны неслись на конях и звались они: Мор, Война и Голод. Обломки летели по столовой, сметая празднующих. Лампы весело грохали, порождая водопады ослепительных красивых осколков. Гости визжали, выставляя окна. А Марк Моисеевич ловко уворачиваясь от летевшего, отважно спасал растерянное руководство. Гнев богов, руководимый мстительной бабкой Агаповной плотно покрыл этот мир, не оставляя ни малого просвета, в который могло войти милосердие. Храбрый психиатр, растопырив полу белого халатика, прикрывал гостей от установившегося безумия. Его бесстрашному сердцу не хватало самой малости, для того чтобы войти в историю: наброшенной на голову тоги и спокойного голоса «А теперь убивайте».
В довершении всего — один из раскаленных прожекторов, укрепленных над сценой, рухнул на покрытую фольгой голову Германа Сергеевича, обжигая ее сквозь эту хилую защиту. Неистовый карбонарий взвыл на высокой ноте и, расшвыривая ополоумевших работников здравотдела как кегли, заметался по помещению, волоча за собой ничего не понимающего Саню. Он был четвертым всадником. Тем самым, что нес опустошение и смятение.
Тьма вступила в полную силу, не различая правого и виноватого. Цезарь, даже Цезарь не видел такого, при осаде Алессии. Те далекие героические дела это просто фантики по сравнению с тем, что творилось сейчас. Пыль стояла столбом, затекая в ноздри, вызывая негасимые приступы чихания. Занявшийся веселым чертом бордовый занавес пылал, осыпая искрами, плюясь дымом. Мир окончательно сорвало с петель, и теперь он вертелся ужаленной собакой.
В эпицентре разрушений, потеряно стоял Иван Алексеевич Жуков. Силы мрака щадили его, он смотрел на весь этот кошмар. И будь у него в руках кифара, то мне думается, оперуполномоченный трепетно тронул бы ее струны и запел. Как пел когда-то тот рыжий, глядевший на пожар Рима. Запел что-нибудь героическое и тоскливое, морковное по своей сути. Глядя на общий разгром, он почему-то представлял себе ненавистную тещу Валерию Валентиновну, жарившую на кухне рагу из свеклы.
— Садитесь обедать, Иван, — строго говорила она, угрожающе выставив деревянную лопаточку, с которой капало подсолнечное масло. И Жукову сильно захотелось вчерашних котлет с макаронами
Общий хаос и беспорядок остановил Веня Чуров, до сего момента скромно сидевший в углу.
— Замолчите!!! — перекрывая шум и ругательства, крикнул изобретатель нейтронной дыры.
— Замолчите!!! — громко повторил маленький головастый человечек с тяжелыми глазами. Это слово было первым, что я услышал от него за четыре года. Обычно он изъяснялся жестами и междометиями.
Свет сошел на нас, будто сказанное и было тем, что он ожидал. Злое девятое марта, длившееся два дня неожиданно завершилось, провалившись в тартарары. И установился покой. Тени растаяли, а волны сомкнулись так, как будто ничего и не было. Метавшегося по помещению кентавра Германа Сергеевича вытолкнули за дверь, где он, подвывая, скрылся в палате. Оторвавшийся Саня стоял в останках Конька Горбунка, радостно рассматривая разгром. Все замерли, тяжело дыша и отплевываясь от пыли. Прохор с Арнольдом тушили занавес, покрывая его грудами неопрятной пены. И никто, никто не заметил довольную бабку Агаповну, умиротворенно семенившую среди всего этого царства хаоса и безумия. Добрая бабушка хихикала, напоминая таракана, волокущего хлебную крошку за плинтус.
«Вот тебе Иван царевич, пушистик!»- торжествовала она.
Треск и шум погасли. Охавшие здравотдельцы выбирались из завалов, а тишайший Марк Моисеевич отряхивал городское руководство от пыли. Оно тихо шипело как дырявая шина и, ощупывая повреждения на серьезном лице, требовало немедленной обработки ранений.
— Лидочка! Лидочка! — бесплодно взывал психиатр. — Где же вы?
Но страстная богиня милосердия не отвечала, потому что лежала в глубоком обмороке у батареи парового отопления. Короткий халатик бесстыдно разошелся, обнажая мраморные бедра. Веки трепетали. И я бы восстал. Я бы бросился спасать свою маленькую любовь, но около беспамятной медсестры уже суетилась судомойка Люся. Она хлопала мою Персефону по щекам и брызгала водой.
— Ну и дурдом тут у вас, доктор! — грустно произнес застрявший в двери оперуполномоченный Жуков.
— Чем богаты, голубчик, чем богаты, — пробормотал психиатр оглянувшись. А потом пожал плечами.
Недельный запас продуктов, пропал и в этот раз. Таинственно испарился, прибавив к большому списку тайн Вселенной еще одну. И это было еще более странным, потому что повариха Анна Ивановна оказалась на месте растерянная и невредимая. Тем не менее, ужин все-таки состоялся, неотвратимый как конец света, и, как и все концы света объявленный в священных скрижалях — пожелтевшем расписании за одна тысяча шестьдесят седьмой год. Происхождения его никто не знал, но оно было единственным непреложным законом, которым снабдил нас милосердный и предусмотрительный Господь.
Гости давно разъехались, а грустный Марк Моисеевич рассеяно копался в тарелке.