Сборник рассказов

— Ну что за бред, — возмутился Иван Алексеевич и подошел к нам. Где-то там глубоко под пальто он даже завидовал уверенности Пети- чемодана. И пусть даже ожидания того были бесплодны. Пусть. Ведь любая надежда по большей части бесплодна и грустна. В душе оперуполномоченного Жукова ворочалась тоска, питательным источником которой были тушеные, жареные и вареные овощи всех видов.

— Вы, гражданин Дзоев? — обратился он к Коньку Горбунку в шапочке из фольги. Герман Сергеевич несколько раз открыл и закрыл рот, словно рыба в аквариуме. Ему показалось, что собеседник назвал его Микешей и поинтересовался, почему он так долго к ним не захаживал. Перед глазами гражданина Горошко мелькали тени, зловредная нейтронная дыра Вени Чурова изрыгала на голову неистового карбонария все новые и новые напасти.

— Нет, я его директор по маркетингу, — глухо и неожиданно произнес лошадиный круп.

— А что вы там делаете, гражданин директор? — удивленный Иван Алексеевич несколько наклонился к брюху конька.

— Читаю Старый завет, — признался Саня. На мой взгляд он был единственным разумным человеком среди всего этого собрания мятущихся, ждущих и боявшихся душ. Даже мне сторожившему один безумный мир от другого, отважному привратнику синих ворот, хранившему большую любовь к Лидочке, даже мне было не постичь тех вершин рациональности и стоицизма, что достиг безалаберный Саня Акимов. Директор по маркетингу изображавший зад сказочного кентавра.

Озадаченный Жуков почесал голову и обошел нас стороной. Все было как-то не так в этом мире. Несправедливо, что ли. То, что этих счастливцев кормили четыре раза в день, а на полдник еще и давали кефир с булочкой как-то по-особенному раздражало его. На мгновение Ивану Алексеевичу стало жарко и даже показалось, что он видит толпу одетых в тряпье фигурантов, бодро убегающих от него. Ему хотелось грозно крикнуть: «Стоять!», хотелось выхватить отсутствующий пистолет. Сделать хотя бы что-нибудь. Но коридор был пуст, и он злился, шагая в столовую, откуда раздавались глухие звуки торжеств, посвященных юбилею горздравотдела. Где наряженный гусляром Вардан Хугетович, пучил оливковые глаза, силясь произнести: «Гой еси, добры молодцы». И где обиженная бабка Агаповна, ожидала звездного часа, скорчившись за декорациями.

«Болваны», — думал он, ощущая изжогу от тушеной капусты. — «И идиоты».

С этой мыслью Иван Алексеевич застрял в дверях. К праздникам, проходившим в нашем приюте скорби трудно было привыкнуть. Взять хотя бы учения огнеборцев, закончившиеся полетом уличного нужника и полным разгромом столовой. Тогда еще потерялась повариха Анна Ивановна и недельный запас продуктов. Повариха обнаружилась на следующий день, а недельный запас продуктов нет. Поговаривали, что был уничтожен беспощадным пламенем. Даже сейчас после ремонта столовая пованивала дымом и была в том растрепанном состоянии, в котором пребывают квартиры сразу же после ухода строителей. Так было заведено испокон веку, если в дурдоме праздник, то непременно сгорит столовая. Мы к этому уже давно привыкли, ибо в мире не было ничего постоянного, и мы здесь всего лишь гости, неведомая плесень, занесенная издалека. А вот Иван Алексеевич был поражен. И переминался в дверях, наблюдая представление.

— …добрый маладэц, э! — наконец выдавил сливовый праведник, потрясая гуслями, и вперед выскочил бойкий иванцаревич Антоша.

— Хороша на Руси медицина! — энергично кукарекнул он. И с ним согласились. И даже жидко похлопали, особенно усердствовал не знавший, куда деться от глупости происходящего Марк Моисеевич. Он наклонился к руководству, сидевшему в первом ряду, и тихо уточнил:

— Вчера поступил. Идет на поправку.

На это руководство милостиво кивнуло. Все мы шли на поправку, являясь чужими для одного мира, и своими для другого. И где была та грань, через которую все преступали? Где она была? Так далеко никто не думал, предпочитая довольствоваться тем, чем нас осыпала судьба.

— Этот у тебя ничего, Моисеевич, живенький. Вот первый какой-то не очень. С гуслями этот. Малахольный какой-то.

— Вылечим, — уверено заявил доктор Фридман. — не таких лечили.

— Возьмем, к примеру, друга моего! Конька Горбунка! — гаркнули со сцены.

Гражданин Горошко поправил шапочку и протиснулся мимо замершего соляным столпом Ивана Алексеевича в праздничную столовую.

— Болел ли ты, конь мой верный? — с фальшивым участием спросил иванцаревич Антоша и тут же был похоронен рухнувшей на него декорацией.