Сборник "Иван Опалин" [5 книг]

Пока в здании угрозыска в Большом Гнездниковском Опалин разговаривал с человеком из ГПУ, во Дворце труда Басаргин разыграл целую сцену с больным зубом, который требовал немедленного вмешательства дантиста, и отпросился с работы. Путь писателя также лежал в Большой Гнездниковский, однако вовсе не в угрозыск, а в Театр сатиры.

Заведующий литературной частью Леонид Ипполитович Поншарек поразил Басаргина своим видом. Тот выглядел как актер из какого-нибудь французского фильма, был безупречно одет и ходил с элегантной тросточкой. Кроме того, сев за широкий стол, заваленный бумагами ("рукописи пьес", сообразил Максим Александрович), Поншарек принял еще более серьезный вид, чем раньше, и вдел в глаз монокль. Такое начало заставило писателя с нетерпением ждать, что же будет дальше.

— Так-с, стало быть, "Поклонники", комедия…

— В четырех актах, — напомнил Басаргин.

— Помним-с, помним-с… — Поншарек бросил на писателя быстрый взгляд и стал перебирать страницы машинописи. Со своего места Басаргин заметил, что в некоторых местах на полях поставлены загадочные отметки, а кое-где, возможно, в знак одобрения — восклицательные знаки. — А вы, похоже, не любите советскую власть!

— Помилуйте… — начал Максим Александрович, теряясь. — Из чего это следует, простите?

— Да так, — в высшей степени загадочно ответил Леонид Ипполитович, посверкивая моноклем. — Во-первых, вы написали почти что водевиль. Во-вторых, у вас, простите, нет ни одного советского слова. Ну, там, коммунизм, комсомольцы, смычка, пятилетка, опять же…

— У меня действие на даче происходит, — пробормотал Басаргин, ломая голову, к чему клонит его новый и, как он только что понял, весьма непростой знакомый. — Обыкновенная жизнь… без громких лозунгов… Или вы считаете, что по этой причине Главрепертком мою комедию не пропустит? — спросил он с беспокойством.

Леонид Ипполитович поглядел на него сквозь монокль и усмехнулся.

— Строго между нами, Максим Александрович. Главрепертком — он, знаете ли, разный бывает… Тут многое зависит от того, к кому попадешь. Мы, как вы знаете, ведем себя пристойно, в политику не суемся, развлекаем зрителя — и только. А развлекать, Максим Александрович, это самое трудное занятие. И совершенно зря некоторые думают, что это легко… — Завлит пробежал глазами строки пьесы. — Кстати, как вы относитесь к переделкам и поправкам?

Тут Басаргин произнес длинную и весьма путаную речь, смысл которой заключался в том, что он прекрасно понимает специфику театра и еще бывают разные актеры и разные режиссеры, ну и конечно, Главрепертком потребует изменений, и если только не понадобится переписывать пьесу целиком…

— Нет, целиком не нужно, — ответил Леонид Ипполитович. — "Я пережил революцию, переживу как-нибудь и твое замужество". Вы не против, если я эту реплику вычеркну? Понимаете, дразнить гусей — не самое благоразумное занятие, когда эти гуси могут тебя заклевать.

— Делайте что хотите, — сказал Басаргин, пожимая плечами.

— Потом у вас в пьесе речь заходит о французском комоде и несколько раз повторяется, что он французский. У нас сейчас неважные отношения с Францией…

— У нас со всеми неважные отношения, — не удержался Басаргин.

— Пусть так, но слово "французский" от греха подальше лучше убрать. Просто — комод.

Басаргин ответил, что у него нет никаких возражений, и комод остался в тексте без всякой национальности. Леонид Ипполитович перечислил еще несколько возможных поводов для будущих придирок, и всякий раз писатель соглашался на изменение или смягчение.

— Прекрасно, — заключил завлит, перевернув последний лист, — просто прекрасно. А теперь, по словам классика, поговорим о деле, то есть о деньгах.

— Кто же это сказал? — машинально спросил Басаргин.

— Пушкин Александр Сергеевич. — Леонид Ипполитович невозмутимо покосился на собеседника. — Весьма толковый был литератор, кстати.

Писатель не мог удержаться от улыбки.

— Но сначала скажите вот что. Вы написали пьесу — намерены ли вы на этом остановиться? Или собираетесь продолжать сочинять для театра?

Максим Александрович заверил завлита, что его мечта — стать профессиональным драматургом и он вовсе не собирается останавливаться на достигнутом, а как раз напротив, у него много идей для пьес, и вообще…

— Давайте так, — сказал Леонид Ипполитович, вынимая из глаза монокль. — Я похлопочу, чтобы вам дали повышенный аванс — больше того, что мы обычно даем начинающим авторам. Но вы сразу же, вот буквально сегодня, садитесь писать вторую пьесу. Захотите обсудить со мной какие-то моменты, которые могут не пройти цензуру, — звоните, я к вашим услугам. — Он улыбнулся. — Вы даже не представляете, до чего мне было приятно читать ваш текст. На фоне того, что мне обычно носят — всякой дряни в прозе и, прости господи, в стихах, с обличениями в духе Демьяна Бедного, — ваша комедия просто шедевр. Я думаю, публика оценит ее по достоинству, так что можете не ждать премьеру, а сразу же писать новую пьесу. Договорились?