Сатори в Париже

Сначала я подумал «А может он еврей? косящий под французского аристократа?» потому что было в нем что–то еврейское, я имею в виду такой особый расовый тип который иногда встречается, чисто семитскую костлявость, змеиный вытянутый лоб, или может лучше сказать, орлиный, и этот длинный нос, и эти смешные припрятанные бесовы рожки скрывающиеся там где кончаются залысинки, и наверняка под этим одеялом прячутся длинные тонкие ноги (не то что мои толстые и короткие, крестьянские), которыми он наверное расхаживает покачиваясь из стороны в сторону местечковым страусом [84] , то есть, выбрасывая вперед ногу, ставит ее на пятку, а не на ступню – И эта его выпендрежная утонченность, в духе Ватто, этот его глаз Спинозы, элегантность Сеймура Гласса (или Сеймура Уайза) [85] , впрочем позже я понял все встреченные мною выглядящие так люди были близки к итоговому рывку в другую жизнь, в общем нормальный такой живчик, который проделывал длинные путешествия поездом из Бретани в Париж, может быть с томиком Абеляра [86] в руках, для того лишь чтобы окунуться в суматоху под театральными люстрами, пару раз имел любовные случайности на кладбищах, потом притомился от города и вернулся к своим аккуратным лесопосадкам, сквозь которые так привычно гарцевать, рысью, галопом, рвануть так с места – Несколько каменных стен между Комбуром и Шансекретом, разве это преграда? По–настоящему изысканно О чем я ему сразу же и рассказал, все еще разглядывая его лицо, чтобы решить не еврей ли он, но нет, нос его был ликующим как лезвие бритвы, голубые глаза бесцветны, дьявольские рожки топорщились, ног не было видно, и французское произношение его было совершенно четким, таким что даже старый Карл Эдкинс из Западной Вирджинии, будь он здесь, понял бы каждое слово, ах я дурень, встретить столь благородного старого бретонца вроде этого Габриэля де Монтгомери, какие уж тут шутки – Ради подобного человека армии рвались в бой.

Это древнее волшебство бретонского благородства и бретонского гения, о котором магистр Мэтью Арнольд говорил: «Отметина бретонского происхождения, освещающая некие таинственные свойства ее носителя, или оттеняющая оттенок оных, образом неведомым, и «светом, что не встретишь ни на суше, ни в море».

31

Недоверчиво так, опасливо, но потекла все же струйка нашей беседы – (Вновь, дорогие американцы страны моего рождения, на таком гаденьком французском, типа английского уроженцев Эссекса): — Я: — «Эгхм, сударь, мне бы, этого, коньячку бы вот»

«Извольте, отменнейший коньячок» (с таким вот каламбурчиком [87] , и позвольте мне задать тебе всего лишь один вопрос, читатель: — Где еще, кроме как в книге, можно вернуться назад и поймать упущенное, и не только поймать, но и посмаковать, поворошить, повертеть его туда–сюда? Разве какая–нибудь тетушка вам такое говорила?)

Я говорю: «Бог ты мой, а вы изысканный тип, а?»

Никакого ответа, только хитрющий взгляд.

Я чувствую себя деревенским увальнем, которому пришлось изъясняться покрасивше. И начинаю его рассматривать. Его голова с попугайской грацией повернута в сторону писателя и дам. В глазах писателя я подмечаю проблеск интереса. Может он полицейский, раз детективы пишет. Я спрашиваю сидящего с другой стороны этой подушки знает ли он Сименона? И читал ли Дэшилла Хэмметта, Раймонда Чандлера и Джеймса МакКейна, или даже Б.Травена?

Лучше бы мне начать длинные и серьезные дебаты с мсье Улиссом Дебри, читал ли он англичанина Николаса Бретона, кембриджца Джона Скелтона, или великого Генри Вогэна, или даже Джона Херберта – можете сами продолжить, может еще Джона Тейлора, поэта темных потоков Темзы?

Мы с Улиссом не способны были даже словечко друг другу ввернуть, сквозь поток собственных мыслей.

32

Но я тут дома, в этом сомнения быть не может, если только не стану требовать себе клубники, или не поправлю пряжку на алисиной туфельке, и тогда старый Херрик [88] в своей могиле и Улисс Лебри заорут оба на меня чтобы я тут ничего не трогал, и тогда я оседлаю своего дикого пони и покачу прочь.

Ну а теперь Улисс застенчиво поворачивается, кидает быстрый взгляд мне в глаза, и сразу отводит его в сторону, потому что он–то знает что по сути дела разговаривать людям не о чем, ведь каждый хозяин и каждая благословенная его кошка имеют свое мнение по любому поводу.

Но он смотрит и говорит «Подойдите и посмотрите на мою родословную», что я и делаю, почтительно, в смысле что все равно ни в чем сейчас разобраться не способен, а могу лишь поводить пальцем по сотням старинных имен, ветвящимся во все стороны, по всем этим именам из Финистера, Кот дю Норд и Морбихана.

Теперь задумайтесь на минуту об этих трех именах: — 

(1) Бихан

(2) Махан

(3) Морбихан

Хан? (потому что «мор» это просто «море» по–бретонски)

Я вслепую пытаюсь найти старое бретонское имя Даулас, из которого возникло переделанное «Дулуоз», которое смеха ради я придумал в своей писательской юности (чтобы использовать вместо собственного имени в романах).

«А где родословная вашей семьи?» выпаливает Улисс.