Сашка

Последние дни в доме царил хаос, вокруг были разбросаны узлы, а в спальне углы завалила посуда. Но с каждым днём её становилось всё меньше: Сашка с утра до вечера сидел на базаре, где торговал фужерами, чашками, тарелками, ложками и вешалками.

Так пролетела неделя. В плацкартном вагоне семья отправилась в Москву. Братья часто уходили в тамбур соседнего вагона, где, укрывшись от взора мамочки, курили. Она весь путь общалась с мужем и Вовкой, не замечая Сашку. Прибыв в Москву, семья перетащила вещи на соседнюю платформу: предстояло ехать на электричке в Ногинск. Сашка был потрясён тем, что увидел в окно при подъезде к вокзалу. Москва! Захотелось пройтись по столице пешком, посмотреть на здания, улицы, площади. Он предложил брату сбежать, помня, что тот ему показывал триста рублей. Но Вовка отказался.

В Ногинске нанято было такси. На нём семья прибыла к мамочкиной подруге, которая жила в высоком деревянном доме. После ужина братьев отправили на ночь в маленькую комнатку. Вовка сразу уснул, а Сашка, лёжа, глядел на окно, через которое проглядывалось небо, усыпанное звёздами; вспоминал столицу, и почему-то вспомнил Скребка. Из коридора до его ушей долетал заглушённый дверью голос. Кажется, это был голос мамочки. Он тихо подошёл к двери и приставил к щели ухо. Точно, говорила она:

– Пойми, Оленька, не будь этих паразитов, мы с мужем могли бы остаться в Москве, у сестры Александра. Но это не главное. Он ударился в пьянку. Главный инженер стройки – живи и радуйся. Так нет же… В шею выгонят. За каждую его рюмку боюсь.

У Ксениной подруги семья прожила неделю, пока не было снято полдома в посёлке Фрязево, это недалеко от Ногинска. Дом был убог, и стоял на отшибе. Прямо за ним тянулся густой кустарник. Братья с утра отправились погулять. Прошли кустарник, и увидели поляну. Сели. Вовка вытащил тайную папироску, закурили. Опять замутило, особенно Сашку. Зарекался же! Вовка долго тряс его. Мамочка встретила обоих зло, обратив внимание на их мутные глаза и шаткую походку. И не посадила за стол. А от выкуренной папироски обоих мучил голод.

Опохмелившись крепким чаем, Александр Иванович ушёл на работу. Собиралась уйти и мамочка. Сашка был в полудрёме, муть из головы ещё не выветрилась. Но он услышал шёпот её:

– Вова, в кухне картошка вчерашняя, поешь, и колбасы немного есть. А этому скажешь, что нет ничего кроме хлеба.

Когда она ушла, Вовка потащил брата завтракать картошкой с колбасой. О мамочкином наказе ни слова.

Мамочка словно озверела по отношению к младшему. Снова начались упрёки в дармоедстве, и уже пару раз рука её опускалась на Сашкин затылок. Это Сашку не устраивало, ведь когда-то на злое обращение её он отвечал побегами из дома. И теперь с нападками её он мириться не желал. И вот однажды он выбежал из дома, держась за разбитый нос. Навстречу ему шёл Вовка.

– Ты что в крови? – спросил Вовка.

– Не догадываешься?

– Стерва… А я по Москве полазил, в мавзолее, в Третьяковке был. Столица! Ну, а ты что надумал?

– Уезжаю, Вовочка… Насовсем.

– Может, на работу устроиться?

– Куда? Я и в пастухи просился. Но, говорят, полно своих. Так что, пока, Вова. Я уже намылился, прямо вот так, сходу.

Он повернулся и пошёл своей дорогой. Вдруг Вовка догнал его и, не говоря ни слова, сунул в ладонь ему сто рублей.

– Спасибо. – Больше не сказал Сашка ничего. В последнее время он заметил перемену в брате: прежде он бы утихомирил мамочку, не позволил бы издеваться над братом, не дал бы ему вот так уйти из дома.

45

Сашка устроился в открытом вагоне, нагруженном брёвнами. Он готов ехать был хоть куда, лишь бы больше не видеть бездушную родню. Добрался до Ногинска. Опять одиночество. Никогда с ним такого не было: душа почувствовала усталость. Никому в мире не нужный, бродил он по тусклым улицам городишки. Три ночи пролежал на вокзальном диване. Заметил, что к нему уже присматриваются дежурные по вокзалу. И тогда на четвёртые сутки, вечером, он сел в электричку, направляющуюся в Москву.

Московский вокзал поразил его огромностью и великолепием. Он подремал до конца ночи в зале ожидания, в твёрдом кресле, а утром подкрепился в буфете и отправился в метро. Вволю накатавшись, он вышел на Красной площади и неторопливым шагом прогулялся по булыжникам, не отрывая глаз от кремлёвских стен и башен. Неспешно прошагал вдоль каменной набережной Москвы-реки. И забрёл случайно в Третьяковскую галерею, ну а там пробыл до самого вечера. Ночевать поехал на Казанский вокзал. Когда вошёл в зал ожидания и удобно сел и прикрыл глаза, в голове его проплыли величественные полотна, виденные в Третьяковке. Особенно запало в душу ему одно маленькое полотно. Оно казалась окном в мир его детства: домики, облепленные снегом, высокие сугробы. Как будто это было не нарисовано, а перенесено из Сашкиных детских лет. Из-за этой картины, Сашка отправился в галерею и на следующий день. Снова долго смотрел он на пейзаж, сконцентрировавший в себе впечатления из детства, и снова почувствовал прилив грусти.