Сарразин

— Да здравствует веселье! — воскликнул он. — Signori e belle donne3, вы разрешите мне потом, в свою очередь, пригласить вас и отблагодарить за прием, который вы оказываете бедному скульптору! Ответив затем на довольно теплые приветствия, которыми его встретило большинство присутствующих, знакомых ему только с виду, Сарразин постарался добраться до глубокого кресла, в котором полулежала Замбинелла. О, как забилось его сердце, когда он увидел крохотную ножку, обутую в одну из тех открытых туфелек, которые (позвольте, сударыня, сказать это) придавали когда-то женской ножке такое кокетливое и чувственное выражение, что перед ним вряд ли мог устоять мужчина. Белые, туго натянутые чулки с зелеными стрелками, короткие юбки и остроносые туфельки на высоких каблуках, по всей вероятности, немножко способствовали при Людовике XV деморализации Европы и духовенства того времени.

— Немножко? — переспросила маркиза. — Вы, должно быть, ничего не читали!

— Замбинелла, — продолжал я, улыбаясь, — сидела, беззастенчиво закинув ногу на ногу и шаловливо раскачивая верхнюю из них — поза герцогини, шедшая к роду ее красоты, капризной и не лишенной соблазнительной и изнеженной мягкости. Она сняла свой театральный наряд, и на ней был лиф, четко обрисовывавший ее тонкий стан, еще более выделявшийся благодаря пышным фижмам и атласной юбке с вышитыми голубыми цветами. Ее грудь, красоты которой кокетливо скрывались под кружевами, сверкала ослепительной белизной. Она была причесана приблизительно как мадам Дюбарри, и ее личико под сенью широкого чепца казалось еще более тонким и нежным. Очень шли к ней и пудреные волосы. Видеть ее такой — значило обожать ее. Она приветливо улыбнулась скульптору, и Сарразин, раздосадованный тем, что лишен возможности говорить с ней без свидетелей, вежливо уселся около нее и заговорил с нею о музыке, восхваляя ее выдающийся талант. Но голос его при этом дрожал от страха и надежды.

— Чего вы боитесь? — сказал ему Витальяни, самый знаменитый певец в труппе. — Успокойтесь! Здесь у вас нет соперников!

Произнеся эти слова, тенор безмолвно улыбнулся. Такая же улыбка, как будто отражение, мелькнула на губах у всех присутствующих, скрывая выражение лукавства, которого не должен был заметить влюбленный. Словно удар кинжалом, поразило сердце Сарразина то, что тайна его любви стала общим достоянием. Хоть и обладая известной силой воли и веря в то, что никакие обстоятельства не могут повлиять на его любовь, Сарразин все же еще ни разу не задумывался над тем, что Замбинелла была почти куртизанкой и что он не мог одновременно наслаждаться чистыми радостями, придающими такую утонченную прелесть девичьей любви, и тем безумием страсти, которым артистка заставляет платить за обладание собой. Он подумал и покорился.

Подали ужин. Сарразин и Замбинелла без стеснения уселись друг подле друга. До середины пира артисты сохраняли некоторую умеренность, и скульптор имел возможность беседовать с Замбинеллой. Он нашел, что она умна и не лишена тонкости, но поразительно невежественна, слабовольна и суеверна. Хрупкость, свойственная ее телосложению, как бы отразилась и на ее восприятии жизни. Когда Витальяни откупоривал первую бутылку шампанского, Сарразин в глазах своей соседки прочел довольно сильный испуг от хлопнувшей пробки. Невольная дрожь, потрясшая этот женственный организм, была истолкована скульптором как проявление утонченной чувствительности. Эта слабость привела француза в восхищение. В любви мужчины всегда так велика доля покровительства!

«Вы можете впредь пользоваться моей силой, как щитом!» Не лежат ли эти слова в основе каждого объяснения в любви? Сарразин, слишком страстно увлеченный, чтобы говорить прекрасной итальянке любезности, как и все влюбленные, был то серьезен, то весел, то сосредоточен. Хотя и могло показаться, что он прислушивается к разговорам присутствующих, он на самом деле не слышал ни одного произнесенного ими слова, так упивался он счастьем быть около Замбинеллы, служить ей, касаться ее руки. Он весь был поглощен тайной радостью. Несмотря на красноречивую выразительность взглядов, которыми они обменивались, скульптор был удивлен сдержанностью, проявляемой Замбинеллой по отношению к нему. Правда, вначале она первая начала слегка наступать ему на ногу и дразнить его с игривым лукавством свободной и влюбленной женщины, но затем, после того как Сарразин в разговоре упомянул о каком-то случае из его жизни, рисующем крайнюю необузданность его натуры, она вся вновь замкнулась в девическую скромность.