Сармат. Смерть поправший

Александр Звягинцев Сармат. Смерть поправший

Пакистан. Пешавар.

21 февраля 1990 года

Наступал тайный час. Ранние утренние сумерки сползали с фиолетового неба. Они постепенно освобождали из ночного плена заснеженные вершины гор, затягивали перламутрово-сизым туманом каменистые каньоны и зеленые долины.

И вот уже первый розовый отблеск занимающейся зари коснулся островерхих каменных исполинов. Самый высокий из них поначалу робко зарделся, а через несколько минут внезапно полыхнул, как драгоценный алмаз, всеми своими ледяными гранями и запылал долгожданным маяком надежды.

Князь тьмы отступал.

Струившийся рассветный зефир, вдоволь наигравшись с туманом, стремительно ворвался в цветущий на склоне долины сад. Принеся с собой свежесть высокогорных ледников и весенний аромат соцветий, он заглушил монотонный треск цикад и смело впорхнул сквозь открытое зарешеченное окно в крохотную каморку на втором этаже просторного дома. Обдав знобким холодком спящего на узкой металлической кровати бритого наголо мужчину, заставил его протяжно застонать и шевельнуться. По обнаженному, покрытому рваными шрамами телу человека пробежала крупная дрожь, воспаленные веки стали медленно приоткрываться. Потрескавшимися губами мужчина жадно втянул в себя свежий воздух и тут же зашелся в удушливом кашле. Когда через несколько минут приступ прекратился, его мутные, наполненные нечеловеческой болью глаза стали постепенно приобретать осмысленное выражение.

Несмотря на адскую боль в голове, страдалец уловил едва различимые голоса и далекий лай собак. В его глазах мелькнула неосознанная тревога. Он напрягся и, преодолевая парализующую слабость, спустил с кровати худые высохшие ноги и попытался встать. Однако сделать это удалось только после нескольких неудачных попыток. Опираясь на спинку стула, мужчина подтянул непослушное тело к железной решетке окна и стал вглядываться в предрассветную мглу.

Его удивленному взору открылись добротной каменной кладки стены, с колючей проволокой поверху, охватывающие по периметру большой двор. За ними угадывалось восточное селение: с домами, спрятанными за высокими дувалами, с мечетью и шпилем минарета, над которыми нависали размытые молочным туманом, остроконечные пики заснеженных гор.

Вдыхая ароматы цветущих фруктовых деревьев, мужчина с жадностью взирал на открывшийся перед ним мир. Сквозь умиротворенный покой окутанного рассветной мглой сада он расслышат плеск воды и разглядел за деревьями выложенный диким камнем бассейн с фонтаном, вокруг которого, нахохлившись, дремали грациозные павлины. В глубине сада угадывалась ажурная, в мавританском стиле беседка.

Где-то совсем близко снова послышались голоса. Мужчина напрягся и, выглянув из окна, посмотрел вниз. Прямо под ним сидели на корточках двое вооруженных людей в тюрбанах — один грузный, с пышной седой бородой, другой совсем юный, почти подросток, и вели неторопливый разговор на непонятном гортанном наречии.

— Больше года колода колодой, хоть бы Аллах забрал его, — провел ладонями по седой бороде грузный. — Но, видно, у Аллаха и без него забот хватает...

— Керим-ага, от кого мы охраняем русского гяура? — опасливо оглянувшись по сторонам, спросил юноша.

— С чего ты взял, что гяур — русский? — рассердился седобородый.

— Хазареец Рахимджат на прошлой неделе слышал, как гяур выкрикивал в бреду грязные русские слова. Рахимджат говорит, что такие слова доносились из окопов шурави под Хостом.

— Тс-с-с!.. Без языков останетесь ты и твой хазареец!

— А я так думаю, уважаемый Керим-ага, — не унимался юноша, — если наш хозяин прячет гяура от чужих глаз и заставляет охранять его днем и ночью, как не охраняют даже гарем падишаха, значит нечестивый гяур, да укоротит Аллах его дни, стоит того...

— Аллах ему судья, а не мы с тобой, глупец!

— Керим-ага, Сайд хотел лишь сказать, что наш хозяин Аюб-хан и его братец Али-хан очень любят зеленые американские доллары...

— Все их любят, да не всем они к рукам липнут... Но к чему ты клонишь?

— К тому, что нечестивые шакалы хотят вылечить гяура и получить за него с шурави большой выкуп.

— Молчи, молчи, ишак!.. — зажал рот молодому стражнику Керим-ага и бросил испуганный взгляд на раскрытое окно второго этажа, где, как ему показалось, мелькнула чья-то тень. — Молчи, если не хочешь заживо сгнить у них в зиндане!

Молодой стражник провел ладонями по лицу и простер к небу руки:

— О, Аллах Всемогущий, защити глупого маленького Саида от гнева нечестивых шакалов Аюб-хана и Али-хана!..

Из-за стены, со шпиля минарета, донесся пронзительный голос муэдзина. Заполошно захлопав пестрыми крыльями, скрипуче заголосили ему в ответ потревоженные павлины. Охранники быстро расстелили коврики и, опустившись на колени, лицами к разгорающейся на востоке полосе зари, приступили к утреннему намазу.