Саранча

Милан. Ничего страшного. Но теперь мне действительно уже пора.

Симич. Конечно, я понимаю.

Милан. Скажите, зачем вы меня пригласили? Вы хотели мне что-то передать. Что это такое? Это у вас в папке? Наверняка что-то важное, что-то о чем, по-вашему, я должен знать? (Симич колеблется.) В этой ободранной папке, которую вы повсюду таскаете за собой, в этой старой папке, которую вы так судорожно сжимаете, что в ней? Что вы там прячете: бумаги, письма, документы? Там черным по белому написано, кем был мой отец, да? И вы сейчас думаете, а что было бы, если бы я все это знал? (Симич не отвечает. Милан вообще-то от него этого и не ждет.) И что, если я это узнаю? Или не узнаю? Теперь и так все кончено. Теперь это действительно безразлично. Ему это безразлично. (Милан встает.) Сейчас мне, и правда, пора.

И Симич встает.

Симич. Разумеется. Конечно, идите. Вот, это вам.

Симич протягивает конверт. Милан машинально берет. Открывает, внутри билеты. Не меньше пятидесяти.

Милан. Что это? Билеты… Билеты лото?

Симич. Это вам отец оставил. Попросил меня передать вам.

Милан смотрит на номера билетов. Он почти плачет.

Милан. Спасибо вам, спасибо…

Симич. Не за что, сынок. Ну, идите уже.

Милан трогается с места. Оборачивается.

Милан. А не согласитесь ли посидеть со мной где-нибудь? (Симич колеблется.) Пойдемте?

Симич. Ну… можно.

Милан. Пошли.

Милан рад. Обнимает старика за плечи. Оба уходят. Некоторое время на сцене ничего не происходит. Только Жанна со своей матерью, упорно, шаг за шагом, со скоростью улитки, прогуливаются из одного конца сцены в другой. Потом Петровичка говорит.

Петровичка. Какой жуткий этот молодой человек. Такой несимпатичный.

Жанна. Да, действительно.(Курит.) И, представь себе, у такого есть жена. И дети.

Петровичка. Слышала, слышала. (Прогуливаются.) Знаешь, что. Дай-ка мама тебе скажет. Ты лучше всех их вместе взятых.

Жанна улыбается. Может быть немного кисло, но все же улыбается. Потом они еще некоторое время прохаживаются молча. В конце концов уходят со сцены.

Затемнение

17.

Терраса Фредди. Стол отодвинут в сторону, посреди террасы большая ванна, полная воды. Откуда-то сверху, из чьей-то квартиры, из какого-то пустого помещения, слышно как тоненькое сопрано напевает ту самую песню. Фредди держит под руку своего отца, своего замусоленного отца — записанного, измазанного сахаром, белого как дух. Медленно подводит его к ванне.

Фредди. Осторожно, папа. Не торопись. Тихонько. Время у нас есть. Спешить нам некуда.

Старик не отвечает. У него то же неприятное выражение лица, та же палка, тот же взгляд, устремленный вдаль, только он весь белый от сахара.