Сара Бернар. Несокрушимый смех

Он не шутил, он был мертв. Признаюсь, меня это сильно напугало. Я не предполагала, что можно умереть иначе чем на смертном ложе, не думала, что можно быть поверженным вот так, в разгар веселья, на банкете или на спектакле. Роскошь, блеск, празднество, комедия, внешняя видимость казались мне надежной защитой от смерти. Так вот нет! Она пробралась даже туда.

Еще страшнее была смерть моей сестры Режины, которая скончалась в моей постели. Не один месяц я бодрствовала, наблюдая за ней из своего гроба – настолько мала была моя спальня. Сестра спала на моей кровати, а мой прелестный гроб позволял мне лежать рядом с ней. В тот день, когда она умерла, служащие похоронного бюро ошиблись и едва не унесли один гроб вместо другого. Это наделало шума и надолго стало предметом разговоров. А ведь на самом деле гроб был всего лишь местом, где я спокойно спала и откуда могла следить за своей сестрой. Режина умерла из-за своих излишеств: грубый, как у сапожников, язык, нравы сапожников, жизнь сапожников. Она погрязла в разгулах, пристрастилась к наркотикам, которые если и заменяют жизнь, то в конце концов обязательно отнимают ее у вас. Режина всегда была замкнутой и нелюдимой, ее необузданность в сочетании с необычайно привлекательной внешностью довела ее до печального исхода. Она умерла вопреки себе и вопреки мне, но не вопреки природе, это бесспорно.

Ее похороны были драматичными, и я, говорят, выглядела тоже драматично, а между тем я ничего не чувствовала. После всех этих ночей, ночей бодрствования и ужаса, я уже ничего не ощущала. Я никогда не испытывала нужного чувства в нужный момент, и если я оплакивала сестру, то это случилось позже, гораздо позже, только я никому об этом не говорила. А в ту минуту мне казалось, что это какая-то случайность, ночь бодрствования чуть длиннее прочих ночей. Мне никогда не доводилось, да и не хотелось объясняться или извиняться по поводу своих горестей или отсутствия горьких чувств, по поводу своих удовольствий или их отсутствия. Думается, не следует говорить о своих чувствах, гордиться ими или корить себя за них. Ничто не заставит меня изменить свое мнение на сей счет. Но, возможно, Вы тоже вините меня в холодности…

Франсуаза Саган – Саре Бернар

Ни в коем случае я не посмею этого делать. По какому праву я стала бы обвинять Вас в чем бы то ни было? Я прекрасно знаю, что значит этот холод, этот лед, эта безучастность, которые ощущаешь порой перед лицом события, которому надлежало бы стать самым волнующим и самым невыносимым. Стоит кому-то упрекнуть вас в такой безучастности, и вы впадаете в ярость. Мне слишком хорошо это известно, и уж конечно не я поставлю это в упрек Вам или кому бы то ни было.

Сара Бернар – Франсуазе Саган

Прекрасно, значит, мы с Вами опять пришли к согласию… Тем временем я оказалась в «Комеди Франсез», покинув «Одеон», хотя не имела на это права. Я даже не предупредила Дюкенеля, что было, думается, самым ужасным предательством за всю мою жизнь. А случилось так, что в ответ на мою просьбу о прибавке жалованья де Шилли ответил мне туманными фразами и насмешками, и это в тот самый момент, когда я получила письмо из «Комеди Франсез», куда меня приглашали.

А надо Вам сказать, что для актрисы в ту пору театр этот воплощал все самое лучшее, самое достойное, самое почетное. Там сосредоточились все самые достойные роли: весь Расин, весь Мольер, все! Все великие роли игрались там, это был самый авторитетный и самый невероятно знаменитый театр планеты. Отказаться поступить туда было равносильно отказу от заоблачных небес, от первого места. И все же я подписала контракт чересчур быстро, и Дюкенель, который помогал мне всю свою жизнь, был страшно обижен, когда я показала ему уже подписанный контракт. Он потребовал от меня слез, угрызений совести – и получил все это. А де Шилли устроил мне судебный процесс и потребовал (перед самой своей смертью, бедняга) компенсации – и тоже получил ее. Впрочем, он был совершенно прав, ибо я плохо повела себя по отношению к закону, да и к ним тоже. И я расплачивалась. Расплачивалась дорого, но расплачивалась!

В «Комеди Франсез» я играла в «Эрнани», где, конечно, была доньей Соль. И как донья Соль я, естественно, попала в руки Эрнани, которого играл Муне, разбойник Муне-Сюлли. Именно в нем я нашла удивительное сочетание чувственности и профессионализма.