Сапфо

Здесь, думается нам, сыграло определенную роль еще и такое обстоятельство, как ярко выраженный аристократический характер эллинского полиса архаической эпохи. Причем аристократизм этот чем дальше, тем больше нарастал и к концу периода достиг, пожалуй, своего апогея. Если вдуматься, лирическая поэзия — жанр аристократичный по определению, очень тонкий как по форме, так и по содержанию. Произведения такого рода не назовешь общедоступными; их создают «избранные» и «для избранных». Не случайно, наверное, что величайшие мастера русской лирики «золотого» XIX века все как один принадлежали к знатной элите. Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Фет… Даже и Некрасов был дворянином, а не разночинцем.

Ровно то же самое, — полагаем, даже в большей степени — можно сказать о лириках греческой архаики. Практически все их крупнейшие представители — аристократы. Это, кстати, отличает их от предшественников — аэдов «эпического» века. Те знатью не являлись. О Гесиоде-крестьянине мы уже знаем; относительно Гомера судить труднее, но нет ровно никаких свидетельств в пользу того, что «великий слепец» (если его вообще можно считать реальной личностью — о спорах по этому вопросу уже упоминалось) обладал знатным происхождением. Да и трудно представить, чтобы аристократ пошел в рубище и с лирой «по градам и весям» добывать себе на хлеб насущный песнями о героях…

Сообщается, правда, об эпическом поэте Евмеле из Коринфа (жившем в VIII веке до н. э.), который вроде бы происходил из знатнейшего рода Бакхиадов. Даже если это так (о Евмеле чрезвычайно мало сведений, сочинения его не сохранились^[80]), — все-таки исключения ведь не отменяют правило. У архаических аристократов имелось немало более свойственных им занятий: те же войны, пиры, состязания… И конечно же политика.

Многие из великих лириков Эллады, кстати, были видными политиками, принимали активное участие в государственной жизни, а на сочинение и чтение стихов смотрели как на форму времяпрепровождения на досуге, не более того. В высшей степени характерно, что лирическая поэзия архаической эпохи (во всяком случае, многие ее формы) была теснейшим образом связана с феноменом симпосия.

В начале книги уже пояснялось, что симпосиями назывались веселые дружеские пирушки. Если говорить совсем уж точно, симпосий был отделен от пира как такового (то есть от принятия пищи), следовал за ним. После того как хозяин с гостями заканчивали есть (а ели, возлежа на ложах, — такой был у греков обычай), рабы уносили столы с остатками пиршества, а затем сервировали новые, причем на сей раз только вином и посудой для его употребления. Присутствовавшие тем временем молились богам (прежде всего Дионису, поскольку теперь предстояло приступать именно к его «плодам»), а затем возвращались на свои места, и начиналась, так сказать, вторая часть мероприятия, по отношению к которой первая — собственно ужин — фактически становилась неким предварением.

Вот как рассказывает об этом обычае Платон, описывая дружескую встречу нескольких афинских аристократов (в числе которых был Сократ) дома у драматурга Агафона. Последний накануне одержал победу на театральных состязаниях и по этому поводу праздновал с друзьями вот уже второй день подряд.

«После того как… все поужинали, они совершили возлияние, спели хвалу богу, исполнили всё, что полагается, и приступили к вину. И тут Павсаний (один из гостей. — И. С.) повел такую речь.

— Хорошо бы нам, друзья, — сказал он, — не напиваться допьяна. Я, откровенно говоря, чувствую себя после вчерашней попойки довольно скверно, и мне нужна некоторая передышка, как, впрочем, по-моему, и большинству из вас: вы ведь тоже вчера в этом участвовали; подумайте же, как бы нам пить поумереннее…

Все сошлись на том, чтобы на сегодняшнем пиру допьяна не напиваться, а пить просто так, для своего удовольствия.

— Итак, — сказал Эриксимах (еще один из участников симпосия, врач. — И. С.), — раз уж решено, чтобы каждый пил сколько захочет, без всякого принуждения, я предлагаю отпустить эту только что вошедшую к нам флейтистку, — пускай играет для себя самой или, если ей угодно, для женщин во внутренних покоях дома, а мы посвятим сегодняшнюю нашу встречу беседе» (Платон. Пир. 176 а — е).

И собравшиеся начинают знаменитый, глубоко философский разговор о любви — тот самый, который и составляет главное содержание диалога Платона «Пир», одного из самых утонченных шедевров древнегреческой мысли. Отметим, кстати, что, хотя в русских переводах это произведение обычно озаглавливается «Пир», в оригинале его название — именно «Симпосий». А это, как мы видели, не вполне одно и то же.