Глаза мадам Россини сияли от восторга. Она взяла меня за руку и подвела к огромному зеркалу, чтобы я сумела оценить результаты ее усилий. С первого взгляда я едва себя узнала. Самым большим изменением оказались мои обычно ровные волосы, которые были завиты в многочисленные локоны и сложены в гигантскую прическу, похожую на ту, которая была у моей кузины Джанет на ее свадьбе. Отдельные пряди, завитые спиралью, падали на мои обнаженные плечи. Темно-красный цвет платья делал меня еще бледнее, хотя я и так была уже бледна, но я не выглядела нездоровой, наоборот, моя кожа светилась. Мадам Россини немного напудрила мне нос и лоб и нанесла немного румян на скулы, и хотя вчера я поздно легла спать, но ее искусство макияжа убрало все тени вокруг глаз.
— Как Белоснежка, — сказала мадам Россини и, растроганная, промокнула уголки глаз кусочком ткани. — Красна, как кровь, бела, как снег, черна, как черное дерево.[34] Они будут меня ругать, потому что ты будешь бросаться в глаза всем без исключения. Покажи-ка мне свои ногти, да,
— Такое впечатление, что у меня на голове шляпа, — сказала я.
— Ты привыкнешь, — ответила мадам Россини, укрепляя мою прическу лаком для волос.
В дополнении к приблизительно одиннадцати фунтам заколок, которые удерживали эту гору локонов, были еще заколки для красоты, они были украшены такими же розочками, что и на вырезе моего платья. Очень мило!
— Всё… ты готова, моя лебедушка. Хочешь, чтобы я снова тебя сфотографировала?
— О да, да, пожалуйста! — Я оглянулась, ища сумку с мобильником. — Лесли меня убьет, если я не запечатлею это мгновение.
— Я бы с удовольствием сделала фото вас обоих, — сказала мадам Россини, щелкнув минимум десять раз, сняв меня со всех сторон. — Тебя и этого невоспитанного юноши. Чтобы было видно, как прекрасно и одновременно ненавязчиво согласуются ваши одежды друг с другом. Но о Гидеоне заботится Джордано. Я отказалась дискутировать в очередной раз о необходимости узорчатых чулок. Что слишком, то слишком.
— Эти чулки совсем не плохи, — сказала я.
— Это потому, что, хотя они и выглядят как чулки из того времени, они намного удобнее благодаря эластану, — объяснила мадам Россини. — Раньше такая резинка от чулок могла передавить полностью бедро, твоя же — просто украшение. Конечно, я не думаю, что кто-то захочет заглянуть тебе под юбку, но если и да, никто не сумеет ничего возразить,
Пока она говорила по телефону, я снова подошла к зеркалу. Я была возбуждена. Все сегодняшнее утро я решительно изгоняла Гидеона из своих мыслей, и мне это даже более-менее удалось, но ценой этому стали неотвязные мысли о графе Сен-Жермене. К страху перед очередной встречей с графом примешивалось необъяснимое предвкушение самого суаре. Это предвкушение пугало меня.
Мама разрешила Лесли переночевать у нас прошлую ночь, поэтому вечер получился очень приятным. Проанализировать произошедшее с Лесли и Ксемериусом пошло мне явно на пользу. Может, они хотели только меня подбодрить, но и Лесли, и Ксемериус считали, что у меня пока нет причины прыгать с моста от неразделенной любви. Они оба утверждали, что в свете обстоятельств у Гидеона были уважительные причины для такого поведения, а Лесли сказала, что ради равноправия полов нужно и за парнями признавать право иметь фазы с плохим настроением, и что она чувствует абсолютно точно, что в глубине души он очень славный парень.
— Ты же не знаешь его! — Я помотала головой. — Ты это говоришь только потому, что знаешь, что я хочу это услышать.
— Да, а еще потому, что я хочу, чтобы это оказалось правдой, — сказала Лесли. — Если в конце концов он выставит себя придурком, я лично найду его и врежу по роже! Обещаю.
Ксемериус довольно поздно вернулся домой, до этого он, по моей просьбе, следил за Шарлоттой, Гидеоном и Рафаэлем.
В отличие от него, нам было очень интересно узнать все о Рафаэле.
— Если вы меня спросите, то я считаю, что малыш слишком хорошо выглядит, — ворчал Ксемериус. — И он хорошо об этом осведомлен.
— О, Шарлотта — как раз правильный адрес для него, — сказала довольным тоном Лесли. — Наша ледяная принцесса до сих пор умела лишать жизнерадостности любого.
Мы уселись на широкий подоконник, а Ксемериус расположился на столе, аккуратно обернулся хвостом и начал свой рапорт.