Санный след

— Мне нужен помощник, — попросил он полицмейстера Вахрушева. — Из вашего ведомства, но человек незаметный, неизвестный ни мелкой шушере, ни крупным преступникам. И чтобы город знал хорошо.

— Подумаю, — пообещал Устин Петрович.

На другой день он представил Викентию Павловичу худенького, невысокого, как подросток, человека лет двадцати семи:

— Михаил Яровой, Миша. Наш писарь. Знает все о преступном мире, а его не знает никто.

Петрусенко отлично было известно, что на полицейских писарей никто не обращает внимание, даже если они записывают допрос. Сидят себе в уголке незаметно, строчат что-то на бумаге — кто на них смотрит!

Миша Яровой оказался прекрасным гидом. Исходной точкой их поисков стал тот рыбацкий причал, где всплыло тело Кутеповой. Направо, вдоль берега, потянулся поселок портовых рабочих, за ним — пустошь, а дальше, уже за городом, рыбацкие деревни — до степи. Писарь сразу советовал идти в противоположную сторону. Однако Петрусенко предпочел лично удостовериться в бесперспективности поисков.

Теперь они шли налево. Здесь было оживленнее. Район, конечно, бедняцкий. С кривыми улицами и плохо мощеными тротуарами, но одноэтажные дома все же добротные, не чета рыбацким халупам. Попадаются продуктовые лавки, кабаки и трактиры. Миша по пути обращал внимание Викентия Павловича то на одно здание, то на другое. Но следователь, иногда сразу, а иногда подумав, все же качал головой.

— Нет, явно не то.

Но вот поселок как-то сразу отступил от берега, потянулось пустынное каменистое место, обрыв, огромные валуны у воды. А дальше, за ними высилось какое-то странное здание, глухой стеной повернутое к реке.

— Что это? — спросил Петрусенко.

— А это пансион «Приют», — усмехнулся писарь и лихо прищелкнул пальцами. — Занятное местечко, скажу я вам!

— Ну-ка, Миша, поподробнее!

— Это заведение пансионом называется недавно. Раньше было просто «домовладение Балычова». К нам не раз поступали наводки, что там пересыльный пункт контрабанды. Пытались поймать на горячем, но этот Балычов — хитрее лиса! Или узнавал заранее, или нюх у него такой… В общем, ускользал. Поговаривали, что там и игорный притон, и воровской, и подделка документов, и скупка краденого. Но все только слухи, без фактов. А ведь дыма без огня не бывает.

— Если дыма столько много, то и огонь обязательно прорвется.

— Вот в одну облаву и зацепили там золотые и серебряные вещи, идущие у нас в розыске после нескольких краж.

— И что?

— А ничего! Вывернулся Балычов, утверждал, что это вещи одного постояльца, назвавшегося вымышленным именем и скрывшегося во время облавы. Вещи и вправду находились в одной из сдаваемых комнат, а какой-то тип, точно, сбежал…

— Ясно… — протянул Петрусенко. — Прошел Балычов по этому делу как свидетель.

— Точно. Но, похоже, сильно испугался. Как раз после этого случая он официально зарегистрировал свое заведение как пансион. Последнее время ничего плохого о «Приюте» не слыхать. Да только я не верю, чтоб такой пройдоха изменился… вот так, сразу!

— Еще древние римляне говаривали: «Vulpes pilum mutat, non mores». — Петрусенко похлопал Мишу по плечу. — «Лиса меняет шерсть, а не привычки!» Ты прав, дружок, место занятное. И, думаю, очень подходит под то, что я себе представлял. К тому же есть выход к реке, глухой выход…

Первые два дня в «Приюте» практически ничего не дали Викентию Павловичу. Но он и не рассчитывал на мгновенную удачу. Опытный сыщик умеет выжидать. Почти все время «штурман» проводил в нижней комнате трактира, лишь часа на два уходя, по его словам, «проведать посудину». Иногда прогуливался по пустынному заснеженному берегу со своим матросиком, которого упорно называл «юнгой». Хозяин как-то сказал, подсмеиваясь:

— Парнишка-то ваш не староват для юнги? Лет тридцать ему, поди?

«Штурман» махнул постоянно коптящей трубкой, прохрипел:

— А это уж кто какой пловец! Один и в молодости на самую волну выгребает, а другой на мелкоте барахтается. До старости в юнгах ходит!

И самодовольно захохотал, давая всем понять, что отличный пловец — это он сам. А в комнате пояснил Мише:

— Мой «морской волк» — глуповато-добродушный, но чванливый человек. Такого можно не опасаться. Именно так и должны воспринимать меня, почти не обращая внимания.

В «Приюте» помимо него был только один постоянный жилец — бессемейный пожилой холостяк из портовых служащих. Хозяин объяснил, что в судоходное время, когда порт забит судами, у него нет отбоя от постояльцев — одни уезжают, другие прибывают. Теперь же мертвый сезон.

— А по мне так даже лучше, не люблю суету, — заявил на это «штурман».

Трактир, однако, к вечеру многолюдно гудел и веселился. Днем, правда, пустовал. В эти первые дни Петрусенко постоянно видел в нем только одного слепого старика. Впрочем, этот человек был не столько старым, сколько седым и малоподвиженым. Он приходил где-то к полудню, усаживался у стойки. Если там в это время оказывался сам хозяин Балычов, они перебрасывались несколькими фразами, и слепому наливали джин или ром из красивой иностранной бутылки.