– Мы не французы. Незрелые вина нас не привлекают. Принесите пятьдесят третий год, а если такого нет – пятьдесят пятый.
Когда кельнер отошел, Джемайма спросила:
– Этот лафит – это что-то особенное?
– А вы не знаете?
– Нет.
Джонатан жестом призвал кельнера обратно.
– Лафита не надо. Принесите от-брийон.
Предполагая, что замена вызвана финансовыми соображениями, кельнер весьма картинно вычеркнул в своем блокноте лафит и вписал туда от-брийон.
– Зачем вы это сделали? – спросила Джемайма.
– Из экономии, мисс Браун. Лафит слишком дорог, чтобы его переводить впустую.
– Откуда вы знаете – может быть, он бы мне понравился.
– О да, бесспорно понравился бы. Но оценить его вы не смогли бы.
Джемайма пристально на него посмотрела.
– А знаете что? У меня такое ощущение, что вы не очень приятный человек.
– Приятность – свойство, которое все склонны переоценивать. Приятностью человек прокладывает себе путь тогда, когда у него не хватает духу повелевать или не хватает класса, чтобы блистать.
– Можно я при случае буду вас цитировать?
– Вы и так будете – я в этом нисколько не сомневаюсь.
– Как сказал Джонсон Босуэллу.
– Вы почти угадали. Как сказал Джеймс Эббот Мак-Нил Уистлер Оскару Уайльду.
– А вот джентльмен сделал бы вид, что я совсем угадала. Я все-таки была права – вы неприятный человек.
– Попытаюсь это компенсировать, став взамен чем-нибудь другим. Остроумным, скажем, или даже поэтичным. А то и безумно увлеченным вами, каковым я, кстати говоря, и являюсь.
Его глаза весело блеснули.
– Вы меня обманываете.
– Признаюсь, это так. Это не более чем фасад. Своей учтивостью я лишь прикрываю собственную ранимость и обостренную чувствительность.
– А теперь – обман внутри обмана.
– И каково вам на улице Обманщиков?
– Спасите!
Джонатан засмеялся и не стал развивать тему. Джемайма вздохнула и покачала головой.
– Вы в общении – прямо крокодил какой-то. Я сама люблю людей дурачить: опускаю в разговорах логические звенья, пока у собеседника голова не пойдет кругом. Но это даже не в вашей лиге.
– Не уверен, что здесь можно говорить о лиге. В данном случае есть одна команда и один игрок.
– Ну вот, опять за свое. Возьмем тайм-аут и поужинаем.
Салат был свеж и хрустящ, бифштексы – огромны и прекрасны, и запивали они все это хозяйство от-брийоном. За едой они непринужденно болтали. Беседа их свободно вращалась вокруг какого-нибудь слова или неожиданной мысли. С политики они перешли на искусство, поговорили о самых сильных потрясениях, пережитых в детстве, о социальных вопросах. Тему они меняли только тогда, когда она переставала быть забавной. Все смешное и нелепое они чувствовали одинаково тонко и особенно всерьез не принимали ни каких-либо великих имен в политике и искусстве, ни самих себя. Зачастую даже не возникало надобности заканчивать фразу – собеседник наперед понимал ее смысл и в ответ согласно кивал или смеялся. Иногда они оба делали короткие передышки, и никто из них не чувствовал потребности возобновить разговор ради разговора. Они сидели у окна. Дождь то припускал, то ослабевал. Они обменивались самыми нелепыми предположениями относительно того, кем работают и куда направляются прохожие. Сам того не замечая, Джонатан общался с Джем так, словно она была старым другом-мужчиной. Он честно плыл по течению разговора, начисто забыв то “предпостельное” подтрунивание, которое неизменно составляло основу его светских бесед с женщинами.
– Преподаватель? – изумленно спросила Джем. – Не говорите так, Джонатан, вы подрываете все мои устойчивые представления.
– А вы стюардесса? Как вас угораздило?
– Ой, я и не знаю. Закончила колледж, где каждый год меняла специализацию, захотелось устроиться кем-нибудь вроде “титанов Возрождения”, но в службах по трудоустройству даже графы такой не было. А путешествовать туда-сюда показалось вполне приемлемым. Еще было забавно, что я на этой линии – первая черная стюардесса, так сказать, “негресса для рекламы”. – Последние слова она выговорила особенно четко, словно потешаясь над теми, кто их употребляет без кавычек. – А вы? Как вас-то угораздило стать преподавателем?
– Ну, закончил колледж, хотел устроиться “титаном Возрождения”...
– Достаточно. Давайте о чем-нибудь другом.
По ходу разговора он узнал, что она будет в Нью-Йорке на трехдневном “приколе”, и очень обрадовался. Они вновь погрузились в спокойное и довольное молчание.
– Что смешного? – спросила она в ответ на его еле заметную улыбку.
– Ничего, – сказал он. – Я.
– Это синонимы?
– Я... – Он ласково улыбнулся ей. – До меня только что дошло, что с вами я не стараюсь быть умным. Обычно, я уделяю особое внимание тому, чтобы быть умным.
– А как же улица Обманщиков?
– Трепотня. Для пущего блеска. Но мне кажется, у меня нет особого желания ослепить своим блеском вас.
Она кивнула и выглянула в окно, всматриваясь в беспорядочные искорки света, вспыхивающие там, где дождь танцевал по лужам. Чуть погодя она сказала:
– Очень славно.
Он ее понял.
– Да, славно, только немножко обескураживает.
Она вновь кивнула. И они оба поняли, что и ее это несколько сбивает с толку.